Некоторым удалось выбраться, затем началась давка, дверь захлопнулась. Сзади напирала обезумевшая от ужаса толпа. Передних прижало, и они никак не могли потянуть дверь на себя. Так что люди оказались в ловушке, а огонь бушевал, подступая все ближе и ближе.
Если б не Тревор Доусон, сгорело бы не восемьдесят человек, а, наверное, двести, но медалью за спасение людей его не наградили — упекли в каторжную тюрьму. В тот момент к клубу подкатил грузовик, за рулем — кто бы ты думал? — мой старый знакомый сержант Уилсон, тот самый «специалист по окопам». Уилсон вылез из кабины и давай костерить всех направо и налево, раскомандовался, порет какую-то ерунду, все равно никто не слышит. Трев схватил меня за руку и бегом к сержанту. Дика Халлоранна я к тому времени потерял из виду и встретил только на следующий день.
«Сержант, грузовик надо бы!» — кричит в лицо Уилсону Трев.
«Прочь с дороги, черномазый!» Отталкивает Трева и опять орет не поймешь что. Все на него ноль внимания, Тревор подскакивает — как врежет ему по зубам.
Трев умел вломить, удар у него был мощнейший. Другой бы сразу вырубился, а у того падлы, верно, не голова была, а чугун. Поднялся — изо рта и носа кровища хлещет. «Ах ты, сука! Убью!» Трев не долго думая всадил ему под дых изо всех сил, и я по загривку добавил. Конечно, только трусы бьют сзади, но на пожаре каждая секунда дорога. И честно говоря, Майк, я покривил бы душой, если б сказал, что не испытал удовлетворения, когда мы вырубили этого сукина сына.
Уилсон — с копыт, в отключке, а Трев мигом в кабину, включил мотор и гонит к входной двери, только левее, прямо на стену, а там толпа.
«Атас, ребята!» — кричу я.
Все врассыпную, каким-то чудом Трев никого не задел. На полной скорости — а разогнался он миль тридцать в час — Трев врезал в стену и ударился лицом о баранку. Помотал головой, смотрю: у него из носа кровь хлещет. Трев включил реверс, отогнал грузовик ярдов на пятьдесят и снова пошел на таран. Бамс! Стенка была не прочнее ржавой консервной банки, со второго удара она завалилась. Проломили мы душегубку — оттуда пламя рванулось. Как только люди там находились, — ума не приложу, однако выстояли. Хочешь верь, хочешь нет: человек живуч. Ты бы видел, что там творилось. Как в плавильной печи, пекло адское, но люди выстояли, высыпали толпой. Трев даже побоялся дать задний ход, чтобы ненароком кого не сбить. Вылез, подбежал ко мне, а грузовик так у стены и торчит.
Трев подошел, мы стали смотреть, как догорает наш клуб. Через пять минут все было кончено, а нам показалось: вечность. Последние двенадцать человек, кто выбрался из этого пекла, полыхали, как факелы: на них горела одежда, волосы. Их хватали, бросали на землю, и они катались из стороны в сторону, чтобы потушить пламя. Мы подошли к пролому, заглянули в горящий зал, там еще оставались люди. Они пытались вырваться, но было очевидно, что это им не удастся.
Мы с Тревом невольно взялись за руки, стиснули друг другу пальцы. Вот точно так, как мы с тобой в эту минуту, Майк. Капли крови стекали у него из разбитого, сломанного носа, глаза распухли, сузились, видны одни щелки.
Там, в огне, люди казались призраками. Они пытались добрести до пролома, но не могли: одежда на них полыхала, а сами они походили на горящие факелы. На их лицах опалялась и сворачивалась кожа, вспыхивали костром волосы. Один за другим они падали в огонь, перевернутся и замрут, охваченные пламенем. И мы теряли их из виду.
Под конец мы увидели женщину. Платье и комбинация на ней занялись огнем. Женщина горела как свечка. На мгновение мне показалось, что она смотрит на меня. Я заметил, что веки ее в огне.
Она упала, спасти ее было невозможно. Пламя взвилось столбом. Когда подъехали пожарные машины — две с базы и две из пожарного депо, что на Мейн-стрит, на месте клуба были одни головешки. Вот, Майк, я и рассказал тебе про пожар на «Черном пятне».
Отец допил остатки воды и дал мне стакан, чтобы я налил ему из фонтанчика в коридоре.
— Сегодня ночью, наверно, потоп в постели устрою, — усмехнулся он.
Я поцеловал его в щеку и вышел в коридор. Когда вернулся, отец уже впал в полуобморочное состояние, глаза остекленели. Я поставил стакан на тумбочку, отец еле пробормотал «спасибо». На часах «Вестклокс», что стояли на тумбочке, было почти восемь, пора домой. Нагнулся поцеловать отца на прощание, но неожиданно для себя шепотом спросил:
— Так что ты видел? Ты не досказал.
Глаза отца уже слипались, он едва приподнял веки. Возможно, он узнал мой голос, а может, принял за какой-то другой, погрузившись в свои мысли.
— А?
— Что ты видел? — снова прошептал я. Мне вовсе не хотелось услышать признание отца, но я чувствовал, что должен услышать, что бы то ни было. Меня бросало то в жар, то в холод, глаза горели, руки стали как ледышки. Я должен услышать. Точно так жена Лота должна была обернуться и посмотреть, как рушится Содом.
— Птицу, — проговорил отец. — Над головой последнего убегающего легионера. Может быть, это был ястреб. Только огромный. Я никому о том не рассказывал. Меня бы посадили в психушку… Размах крыльев — футов шестьдесят. Как японский самолет. Но я разглядел ее глаза… И кажется, она заметила меня…
Голова его откинулась набок, к окну — на улице уже смеркалось.
— Она камнем упала на легионера, схватила его за балахон и взмыла. Я слышал, как хлопали ее крылья… знаешь, как во сне. Потом она зависла в воздухе… Я подумал: как же так, птицы не зависают, а эта… эта зависла, потому что…
Он умолк.
— Почему, папа? Почему она зависла? — прошептал я.
— Она не зависла, — проговорил отец.
Наступило молчание. Я решил, что отец погрузился в сон. Никогда в жизни я не испытывал такого страха: ведь четыре года тому назад я видел эту самую птицу. Невероятно, но с одиннадцати лет я ни разу не вспоминал ее. Мне напомнил отец.
— Она не зависла, — неожиданно произнес он. — Она парила, словно плыла по воздуху. И к крыльям ее были привязаны воздушные шары. Огромные связки.
И с этими словами отец забылся сном.
1 марта 1985 года
Оно вернулось. Теперь я в этом уже не сомневаюсь. Подожду еще немного, хотя чего ждать, и так сердцем чую, знаю наверное. Не уверен, что выстою при встрече с ним. В детстве как-то удавалось, но дети есть дети. Они устроены по-другому.
