А на свесах крыши вдоль дома — пауки.
А в её комнате запах мази, которой она защищает кожу. Мазь от Марты, она сделана из сока пальмовых листьев. И красные апельсины в миске. И виноград в другой миске. Её волосы обёрнуты тканью. Ткань разрезана на ленточки и вплетена в волосы. Красные апельсины в миске рядом с виноградом.
А чувствует она жар. Жар, беспощадный, как кулак.
Господа, до сих пор считалось, что утолщённые линии на крыльях — это вены, подобные тем, которые составляют кровяную сеть нашего смертного тела, и кровь мотылька (густая белая субстанция) по ним устремляется наружу, к тем частям тела, которым она потребна. Это оказалось не так. Жилки на крыле насекомого непрерывны, как сеть, и служат креплениями.
Она в небольшом лесу по ту сторону сахарных полей Суримомбо. Он так и называется — лес Суримомбо, потому что его край обрамляет плантацию. Свет зелёный и смутный. Глазам надо привыкнуть. Свет сочится сквозь ветви деревьев и между цветами, покрывающими стволы. Плоский червь скользит по влажной полоске грязи на листе огромной акации. Червь красный и переливчатый. Когда она пытается взять его, он исчезает.
Бог движется. По крайней мере, побуждает к движению. Крапива. Которой кормятся твари. Ветка дерева моры[169]. И её листья. Юкка с красными плодами.
Мэтью ван дер Лее пришёл за ней в лесок, где она работает у самой опушки. Он говорит, что случайно заметил её с тростникового поля, где изучал технику сбора урожая в Суримомбо. Он говорит, что не удержался и заглянул к ней, чтобы узнать, как её дела. Я видел много таких растений в ботанических садах Амстердама, говорит он, указывая на тёмно-красные цветы бугенвиллеи, но те, садовые, не сравнятся с этими.
Говорят, что никаких любовников не было, только муж, который кончил угрозами — слухи о его пороках — шёпотом передаваемое слово «жестокость» — муж, которому она отомстила тем, что сбежала от него, спасая себя. Смелый поступок, да ещё для того времени, представьте.
Но история гласит, что любовник всё-таки был.
Мария Сибилла не ребёнок. Нет. Она женщина, кое-что уже повидавшая. Хотя и была ребёнком в день, когда выходила замуж за Иоганна Граффа. Но от мужа она убежала.
Двадцать первого дня ноября месяца одна тысяча шестьсот восемьдесят пятого года Мария Сибилла собрала свои пожитки и отправилась в колонию протестантов-пиетистов[170] во Фрисландии, в замок Вирвурд, штаб-квартиру колонии, к префекту Петру Ивону, её тогдашнему главе. Она решила присоединиться к праведникам, которые каждую минуту живут в любви Господней, отказавшись от всего суетного. С собой она принесла свои пергамены, угольные карандаши, коллекцию насекомых, кое-что из платья и личных вещей.
Утром двадцать третьего ноября её муж появился у дверей замка, где принялся орать, выкликая свою жену по имени, а Мария Сибилла сидела за стенами замка и молчала.
Когда он пришёл, она смотрела в окно, думая о существах, которых найдёт здесь, размышляя о том, как организует работу из своего нового дома, видя Господа во всём, что её окружает, и веря, что Он не оставит её своим руководством.
Графф искал встречи с женой, для чего обратился к Петру Ивону. Он требовал, чтобы его впустили внутрь замковых стен. Она моя, кричал он, моя, и я не отдам то, что моё по праву.
Лишь молчанье ответом.
И хотя в ярости он упал на колени и три дня колотился о каменистую землю, без еды и даже без воды, и хотя земля замёрзла в крепкую ноябрьскую стужу, а он просил и умолял, заклинал и надоедал, то скуля, а то рыча, она не поддавалась.
И вот тропическая сладость. Слаще сахарного тростника. Слаще сиропа, капающего со стеблей, срезанных и обречённых переработке. Слепящее солнце. Испепеляющий жар. Листья растений так хрупки, что вянут на солнце.
Господа, самка долго колеблется, прежде чем отложить яйца; каждый листок она проверяет на пригодность, отвергая один за другим, пока, наконец, решится.
Насекомые кишат, приближаются голодные и любопытные, джунгли лежат перед ней, звуки, редкие промельки птиц. Она на пути в Раму, ниже по течению Сарамакки. Рабы-африканцы идут впереди, расчехлённые ножи сверкают, прорубая тропу в плотном подлеске, валя сорняки и острую траву, чтобы дать ей пройти. С собой у неё бутылки, до половины налитые бренди, для хранения найденных образцов, а также мешки из двух слоёв сетки, редкой и частой, чтобы живыми донести до дому другие экземпляры, не нарушая естественных условий их обитания, и наблюдать за их метаморфозами, не прерывая их, самой проследить все стадии их развития. На голове у неё широкополая шляпа. Кое-где из-под неё стекают бусинки пота. Под импровизированным халатом, который она соорудила себе для работы в джунглях, только сорочка. Рабы в Суримомбо называют её женщиной-лекарем. Рабыни приносят ей куколок, из них вылупятся мотыльки и бабочки, красивее которых она не видела в жизни, создания, которые шёпотом поведают ей некие истины и наделят её неким могуществом. Но теперь её внимание привлекает всё. Не только личинки, бабочки и мотыльки. Теперь ей надо знать лягушек, жаб, змей, и пауков, колибри, попугаев и красных мартышек, вопящих на деревьях, форму тамошних трав, невидимых тварей, населяющих воздух.
Господа, у каждого из них есть голова, грудной отдел и брюшко; поверхность тела разделена на участки, подобно латам; есть рты, усики, лапки; и специальные волоски, чувствительные к звуку.
— Какие изящные у вас ручки, дорогая, — говорит вдова Ивенес Марии Сибилле в тот вечер за ужином, — глядя на них, и не подумаешь, что вы натуралистка.
На стол подают выпечку и пудинги, желе и консервированные фрукты, пироги с начинкой из фруктов в прозрачном сиропе, ореховые пирожные, сладкие апельсины, жёлтые ананасы, авокадо, гуаву, грейпфрут.
После ужина Мэтью ван дер Лее просит разрешения войти в кабинет Марии Сибиллы. Он на первом этаже в задней части дома — вблизи, и всё же отдельно от других комнат в Суримомбо.
— Господин ван дер Лее. Сюда, скорее. — Он не успевает молвить слова, как его уже подзывают к сетчатой клетке с чем-то коричневым, на первый взгляд похожим на скрученный кусок коры. Но вот едва заметное шевеление. Как бы покачивание из стороны в сторону, разрыв с одного конца, неуловимое, но сильное движение, разрыв становится шире, потом ещё шире, показывается тело, которое лезет изнутри, мокрое, свалявшееся маленькое существо лезет в разрыв до тех пор, пока не проходит в него целиком, и тогда садится и отдыхает.
