Лежащая в цветке ниже повисших ступней девушки Ноа глядела, как он ломится через границу в освещённое пространство — мухой в стекло. И не может пробиться.
— Там… там, тебе быть там, мастер… — рот её открывался, показывая розовую глотку и мелькающий черной плёткой язык. И шипение силилось превратиться в слова, понятные его горю.
…Игрушечный мир, в котором нарушены связи и люди живут понарошку. Нет металла, но есть Странные Вещи. Нет домашнего зверья для бескорыстной любви и нет милосердия, которое совершается просто так. Но есть размеренная сытая жизнь с нужным количеством риска и опасностей, с отрегулированным размножением и любовью, потому что она — нужна. Как нужен страх, отчаяние, тоска, которые вызываются намеренно. Нет транспорта, и никому не нужно идти из деревни в деревню, никому не интересно, что там происходит. Но есть тропы, ведущие туда, куда надо не людям. Владыкам. Тем, чей знак у неё на плече превратился в оживающую змею. Что-то знал о них мастер Акут, когда, напоив её сонной травой, резал плечо, отрывая от мяса татуированную картинку. Мастер. Акут!
Воспоминание ударило, и Найя мысленно прижала себя огромной упругой ладонью, — не двигаться, не выпасть из течения, которое создала сама, не вспоминать. Пока не вспоминать…
… От времени до времени и через время расписан каждый шаг и каждое действие, каждый день в календаре обыденности зовёт делать своё. Жизнь наполнена под завязку делами, не требующими мыслей. И время от времени девочки и женщины или дети уходят по тропам, на которые их заманили. А за ними уходят мужчины, которых привязали к ним заранее. Привязали…Им, этим, нужны те, кто любит. Нужен маленький Мерути, готовый пойти на край света за своей сестрой. Что же тут творится?
Её неподвижность перестала устраивать ту реальность, в которой Найя лежала навзничь, растянутая на жестких прутьях. Шипение изменилось, усиливаясь волнами, и, вибрируя под спиной, ложе двинулось. Плавно отпустив концы времени, Найя открыла глаза ещё сонно, отходя от пребывания внутри себя, глядя, как смещаются в сторону и вверх чёрные провалы в потолке. Проплыла перед глазами неровная стена в блестящих потеках, клочки полупрозрачной зелени, тающие на глазах. Заболели ноги, в которые потекла кровь. И, совершив плавный поворот, её станина оказалась стоймя повёрнутой к центру большого зала.
Замерло шипение, будто выжидая и боясь пропустить. Но, поговорив с собой внутренней, сейчас Найя просто обвела взглядом укреплённые на валунах и во впадинах стальные станины и распятых на них людей. Глухие стоны шли из полуоткрытых ртов, распяленных захватами. Дергались привязанные тела и снова замирали. Запах крови, пота и мускуса лежал слоями, как лежит дым без ветра.
«А вот и место, за которое… дрались две глупые…», — перед ней, отчаянно глядя тёмными глазами, содрогалась и замирала Оннали на возвышении, которое недавно было увенчано прекрасным цветком. «Вот наш рай… и в нём полно змей…»
Расписные тела шевелились по окраинам зала, ползли между валунов, приподнимая туловища и устремляя в лица лежащих взгляды янтарных глаз. Открывались пасти с чёрными плеточками языков. и, когда кто-то стонал или выгибался, шипение исходило из розовых глоток.
— Оннали… мама… Оннали… — детский голос проговаривал слова с безнадёжным отчаянием, и Найя повела глазами: кто-то здесь может говорить?
В клубке движущихся тел увидела мальчика с чашей в руках. Он, отходя от сестры, поворачивался к другой фигуре, карабкаясь на валун, расплёскивая воду, совал край чаши к раскрытому рту. Потом, сползая, снова бежал к сестре, огибая неровные выступы камней и почти наступая на шевелящуюся свиту. Найя сморщилась, глядя, как плавно текут следом за Мерути змеиные тела, маячат перед зарёванным лицом розовые пасти.
Жалость и сострадание, ярость от невозможности защитить ударили мозг, и тут же вокруг закружились в плавном танце змеи, вставая вертикально с раскрытыми пастями, чтобы ничего не упустить.
«Стервятники, падальщики… и… и…», — ее мозг, не находя слов, бился, будто хотел всё сделать сам без помощи рук или ног.
— Аа-шши, — сплыло шипящее слово с продырявленного потолка, — Аа-шши!..
Она водила глазами, стараясь увидеть ещё. Кто привязал? Ведь не змеи же, не хвостами! Кто-то ещё должен быть! И призраками из тени в поле зрения стали появляться не замеченные раньше. Сутулые и худые, оборванные или вовсе без одежд люди… С висящими в беспорядке волосами, с горящими готовностью взглядами из-под них. Они, замерев, стояли, позади и среди валунов, и, повинуясь изменяющемуся тону шипения, время от времени кто-то кидался исполнять приказания: затянуть или ослабить захваты, повернуть станину, плеснуть воды в лицо сомлевшей.
Дёрнувшись на глухие непонятные звуки, она скосила глаза вбок: на краю зрения увидела две мощные фигуры, сшибающиеся в драке. И они были окружены змеями, ловящими каждый звук и движение.
— А-а-а, — простонала Найя, и кто-то невидимый с готовностью развернул станину, чтобы увидела лучше. Мененес и Меру, как два окровавленных зверя, тяжко дыша и из последних сил валясь друг на друга, сшибались и разваливались двумя громоздкими камнями. Скребя по каменной крошке руками, пытались встать и, когда не получалось, ползли друг на друга, рыча и скалясь в попытках укусить. Высоко над ними висели сомкнутые ноги с поломанным браслетом на одной щиколотке, и свет бросал мягкие блики на круглый живот, наплывший на широкий кожаный ремень.
«Звери!» — закричала Найя, разрывая себе мозг, и открытый рот вторил внутреннему крику глухим невнятным «а-а-а». Кричала, сама не понимая кому — людям или окружавшим их ползучим тварям, пожирающим ярость драки. «Звери!!! Вы ей! Лучше… помогите ей!»
И застонав, Меру выпустил из кулака черные космы вождя и оглянулся. Услышал…
Изо всех сил напрягаясь, заклиная слушать, Найя повисла, ловя его взгляд, чтобы суметь сказать. О том, что нельзя кормить демонов, какими бы они ни были! Надо остановиться, не идти в поводу. Надо — подумать и понять!
Меру узнал её. Безумные глаза расширились, и он несколько секунд стоял, опустив руки. «Слушай!!! — кричала ему Найя. — Им плохо всем! Неважно, кого ты жалеешь, важно, что вы должны думать о тех, кто страдает, а не о том…». И на глазах у нее бугристые руки опустили на голову Меру обломок камня. Подламывая колени, он опустился в месиво змеиных тел, а Мененес с залитой кровью щекой отбросил в сторону камень, сверкнувший окровавленным выступом, и заорал хрипло, мешая слова с рычанием. Затопал ногами, тяжело танцуя ритуальную пляску над телом врага. Отвернувшись, простёр руки к ступням жены, стал гладить, по-прежнему почти без человеческих слов рассказывая ей, ухая и рыча, о своей победе.
