Несколько секунд он лежал, откинувшись на подушки, близкий к обмороку. Потом немного пришел в себя и дрожащим голосом снова принялся благодарить меня за участие, которое я собирался принять в его защите.
– Один вопрос, сэр, – сказал я, когда он на минуту угомонился. – Скажите, правда ли, что деньги и теперь при вас?
Вопрос этот ему сильно не понравился, но он нехотя согласился, что небольшая сумма у него имеется.
– Так вот, – продолжал я, – ведь они добиваются своих денег? Почему бы вам их не вернуть?
– Увы! – ответил он, покачивая головой. – Я уже пытался сделать это, мистер Кессилис, но ничего не вышло! Как это ни ужасно, они хотят крови!
– Хеддлстон, не надо передергивать, – сказал Норсмор. – Вам следовало бы добавить, что вы предлагали тысяч на двести меньше, чем вы им должны. О разнице стоило бы упомянуть: это, как говорится, кругленькая сумма. И эти итальянцы рассуждают вполне резонно. Им кажется, как, впрочем, и мне, что раз уж они здесь, они могут получить и деньги, и кровь – и баста.
– А деньги в павильоне? – спросил я.
– Да. Но лучше бы им лежать на дне моря, – сказал Норсмор и внезапно закричал на мистера Хеддлстона, к которому я стоял спиной: – Что вы строите эти гримасы? Вы что, думаете, Фрэнк Кессилис предаст нас?
Мистер Хеддлстон поспешил заверить, что ничего подобного ему и в голову не приходило.
– Ну, то-то же! – угрюмо оборвал Норсмор. – Вы рискуете в конце концов наскучить нам. Что вы хотели предложить? – обратился он ко мне.
– Я собирался предложить вам вот что, – сказал я. – Давайте-ка вынесем эти деньги, сколько их ни есть, и положим перед дверью павильона. Если явятся эти карбонарии, ну что ж – деньги-то принадлежат им…
– Нет, нет, – завопил мистер Хеддлстон, – не им! Вернее, не только им, но всем кредиторам. Все они имеют право на свою долю.
– Слушайте, Хеддлстон, – сказал Норсмор, – к чему эти нелепые небылицы?
– Но как же моя дочь? – простонал презренный старик.
– О дочери можете не беспокоиться. Перед вами два жениха, из которых ей придется выбирать, – Кессилис и я, и оба мы не нищие. А что касается вас, то, по правде говоря, вы не имеете права ни на один грош, и к тому же, если я не ошибаюсь, вам и жить-то осталось всего ничего.
Жестоко было так говорить, но мистер Хеддлстон не вызывал сочувствия, и, хоть он дрожал и корчился, я не только одобрил в душе эту отповедь, но прибавил к ней и свое слово.
– Норсмор и я охотно поможем вам спасти жизнь, – сказал я, – но не станем помогать скрываться с награбленным добром.
Видно было, как он борется с собой, чтобы не поддаться гневу, но осторожность возобладала.
– Мои дорогие друзья, – сказал он, – делайте со мной и моими деньгами все, что хотите. Я всецело доверяю вам. А теперь дайте мне успокоиться.
И мы покинули его, признаюсь, с большим облегчением.
Уходя, я видел, как он снова взялся за свою Библию, трясущимися руками нацепив на нос очки.
Глава 7
О том, как мы услышали сквозь ставни всего одно слово
Воспоминание об этом дне навсегда отпечаталось в моей памяти. Норсмор и я, мы оба были уверены, что нападение неизбежно, и если бы в наших силах было изменить хотя бы последовательность событий, то, наверное, мы постарались бы приблизить, но уж никак не отсрочить критический момент. Можно было опасаться худшего, но мы не могли себе представить ничего ужаснее того ожидания, которое мы переживали.
Я никогда не был рьяным читателем, но всегда любил книги, а в это утро все они казались мне несносными, и я, едва раскрыв, тут же их захлопывал. Потом даже разговаривать стало невозможно. Все время то один, то другой прислушивался к какому-нибудь звуку или оглядывал сквозь верхнее окно пустынные отмели. А между тем ничто не говорило о присутствии итальянцев.
Снова и снова обсуждалось мое предложение насчет денег, и будь мы способны рассуждать здраво, мы, конечно, отвергли бы этот план как неразумный, но мы были настолько поглощены тревогой, что ухватились за последнюю соломинку и решили попытать счастья, хоть это только выдавало присутствие здесь мистера Хеддлстона.
Деньги были частью в звонкой монете, частью в банкнотах, частью в чеках на имя некоего Джеймса Грегори. Мы достали все, пересчитали, снова вложили в сундучок Норсмора и заготовили письмо итальянцам, которое прикрепили к ручке. В нем было клятвенное заявление, подписанное нами обоими, что это все деньги, спасенные от банкротства Хеддлстона. Быть может, это был самый безумный из поступков, на которые оказались способны два, по их собственному мнению, здравомыслящих человека. Если бы сундучок попал не в те руки, которым предназначался, вышло бы, что мы письменно сознавались в преступлении, совершенном не нами. Но, как я уже говорил, тогда мы не способны были здраво судить о вещах и страстно желали хоть чем-нибудь прервать невыносимое ожидание беды. Больше того: так как мы оба были уверены, что ложбины между дюнами полны лазутчиков, следящих за каждым нашим шагом, мы надеялись, что наше появление с сундучком может привести к переговорам и, как знать, даже к некому соглашению.
Было около трех часов дня, когда мы вышли из павильона. Дождь прекратился, светило солнце. Я никогда не видел, чтобы чайки летали так низко над домом и так безбоязненно приближались к людям. Одна из них тяжело захлопала крыльями над моей головой и пронзительно закричала мне прямо в ухо.
– Вот вам и знамение, – сказал Норсмор, который, как все вольнодумцы, был суеверен. – Они думают, что мы уже мертвы.
Я ответил на это шуткой, но довольно натянутой, потому что обстановка действовала и на меня.
Мы поставили наш сундучок неподалеку от калитки на лужайке, и Норсмор помахал белым платком. Никто не отозвался. Мы громко кричали по-итальянски, что посланы, чтобы уладить дело, но тишину нарушали только чайки и шум прибоя. У меня стало совсем тяжело на душе, когда мы прекратили наши попытки, и я увидел, что даже Норсмор стал необычно бледен. Он нервно озирался, будто опасаясь, что кто-то отрежет нам путь к двери.
– Бог мой! – прошептал он. – Я, кажется, этого не вынесу!
Я ответил ему тоже шепотом:
– А что, если их вовсе не существует?
– Смотрите, – возразил он, слегка кивнув, словно опасаясь указать рукой.
Я взглянул в том направлении и над северной частью леса заметил легкий синий дымок, упрямо поднимавшийся в безоблачное небо.
– Норсмор, – сказал я (мы все еще говорили шепотом), – это ожидание невыносимо. Смерть и то лучше. Оставайтесь здесь, а я пойду и удостоверюсь, хотя бы пришлось идти до самого их лагеря.
Он еще раз огляделся, прищурив глаза, и утвердительно кивнул.
