— Ничего. Абсолютно ничего.
Их глаза встретились. Теперь Гарденер ясно ощущал, как она пытается проникнуть в его мозг, докопаться, и он вновь почувствовал, что его тайные знания и тайные сомнения прячутся и скрываются как опасное сокровище.
Он умышленно подумал: «убирайся из моей головы, Бобби, тебя сюда никто не звал».
Она отшатнулась, как будто получила пощечину, но на ее лице был слабый стыд, будто Гард застал ее подглядывающей за чем-то, за чем ей не следовало подглядывать. Что-то человеческое в ней еще осталось в таком случае. Это успокаивало.
— Конечно, приведи их сюда, — сказал Гард. — Но когда придет время открыть это, Бобби, это будем только ты и я. Мы раскопали эту херовину, и мы войдем в эту херовину первыми. Ты согласна?
— Да, — сказала Бобби. — Мы войдем первыми. Только вдвоем. Никаких духовых оркестров, никаких парадов.
— И никакой полиции Далласа.
Бобби слегка улыбнулась. — Их тем более. — Она ухватилась за ремень. Хочешь подняться первым?
— Нет, иди ты. Такое ощущение, что у тебя есть целое расписание, и половина у тебя еще впереди.
— Именно. — Бобби уселась верхом в петлю подъемника, нажала кнопку и стала подниматься. — Еще раз — спасибо, Гард.
— Пожалуйста, — сказал Гарденер, наблюдая, задирая голову, за подъемом Бобби.
— И ты станешь лучше относиться ко всему этому… (когда ты «превратишься» когда ты завершишь свое собственное «превращение»).
Бобби поднялась и скрылась из виду.
Было 14 августа. Быстрый подсчет подсказал Гарденеру, что с Бобби были вместе сорок один день — почти как библейский период искушения Христа, как сказано — «Он блуждал в пустыне сорок дней и сорок ночей». Казалось, что больше. Казалось — всю жизнь.
Они с Бобби слегка поковыряли остывшую пиццу, которую Гарденер подогрел на ужин.
— Мне кажется, я хочу пива, — сказал Бобби, подходя к холодильнику. — Как ты? Будешь, Гард?
— Спасибо, я — пас.
Бобби подняла брови, но ничего не сказала. Она взяла пиво, вышла на веранду, и Гарденер услышал, как уютно скрипнуло сиденье ее старого кресла-качалки, когда она села. Чуть позже он налил себе в стакан холодной воды из-под крана, вышел и сел рядом с Бобби. Так они просидели довольно долго, не разговаривая, просто смотря в туманную неподвижность раннего вечера.
— Мы долго уже вместе, Бобби, ты и я, — сказал он.
— Да. Долго. И странный конец.
— Ты так думаешь? — спросил Гарденер, поворачиваясь в своем кресле чтобы взглянуть на Бобби. — Конец?
Бобби слегка пожала плечами. Она отвела глаза от глаз Гарденера.
— Ну, ты знаешь. Окончание фазы. Как насчет этого? Так лучше?
— Если это точное определение, то тогда не лучше и даже не самое лучшее это лишь слово. Этому я тебя учил?
Бобби рассмеялась.
— Да, этому. Чертов первый класс. Бешеные собаки, англичане и., учителя английского.
— Да.
— Да.
Бобби отхлебнула пива и снова посмотрела на Олд-Дерри-Роуд. Ожидает их с нетерпением, подумал Гарденер. Если они вдвоем действительно сказали все, что можно было сказать после всех этих лет, он почти пожелал, чтобы он никогда больше не поддавался желанию вернуться, невзирая на причины или возможные результаты. Такое завершение отношений, которые в свое время включали любовь, секс, дружбу, период напряженности, огорчений и даже ярости, казалось насмешкой над всем — болью, обидой и усилиями.
— Я всегда любила тебя, Гард, — Бобби проговорила мягко и проникновенно, не глядя на него. — И неважно, как это поворачивается, помни, что я все еще люблю тебя. — Теперь она посмотрела на него, ее лицо под толстым слоем косметики было пародией на лицо — это был какой-то безнадежный клоун, слегка походивший на Бобби. — И я надеюсь, что ты будешь помнить, что я никогда не хотела споткнуться об эту проклятую штуку. Моя свободная воля не была здесь определяющим фактором, как мог бы сказать какой-нибудь ученый осел.
— Но ты решила выкопать ее, — сказал Гарденер. Его голос был так же мягок, как и голос Бобби, но он почувствовал новый ужас, вкрадывающийся в его сердце. Не была ли шутка об отсутствии свободы воли замаскированным извинением за его собственное предстоящее убийство?
Остановись, Гард. Перестань хвататься за тени.
А машина, выкопанная в конце Ниста-Роуд, разве тень? — сразу возразил его мозг.
Бобби мягко рассмеялась.
— Старик, идея выкопать или нет такую вещь, как эта, всегда может быть функцией свободы воли… ты можешь втюхивать это детям на диспутах в высшей школе, но мы-то не там, а здесь, на веранде, Гард. Ты ведь действительно не думаешь, что человек выбирает что-то подобное, правда? Не полагаешь ли ты, что люди могут решить отказаться от всего знания, после того как они увидели однажды его маленький краешек?
— За эту идею я пикетировал атомные электростанции, — медленно ответил Гарденер., Бобби отмахнулась. — Общества могут сделать выбор не осуществлять идею — хотя я и в этом сомневаюсь, но ради аргументации пусть будет так — а обычные люди? Нет, Гард. Извини. Когда обыкновенный человек увидит что-то торчащее из земли, он выкопает это. Хотя бы потому выкопает, что это может быть клад.
— И у тебя не было ни малейшего подозрения, что это может быть… радиоактивным, — слово, которое пришло на ум. Но он не думал, что это будет то слово, которое понравится Бобби, — ., может иметь последствия?
Бобби широко улыбнулась. — Ни единого во всем мире.
— Но Питеру это не понравилось.
— Нет. Питеру не понравилось. Но это не убивало его, Гард. Я совершенно уверен, что нет.
— Питер умер от естественных причин. Он был старым. Эта штука в лесу — это корабль из другого мира. Это не Ящик Пандоры, ни божественное дерево с яблоками. Я не слышала никакого голоса с небес, распевающего «О ты, не ешь с этого корабля, иначе умрешь».
Гарденер слегка улыбнулся.
— Но это является кораблем знания, не так ли?
— Да. Я полагаю.
Бобби вновь стала смотреть на дорогу, очевидно, не желая обсуждать дальше эту тему.
— Когда ты их ожидаешь? — спросил Гарденер. Вместо ответа Бобби кивнула в сторону дороги. Подъезжал «кадди» Кьюла Арчинбурга, за ним следовал старый «форд» Эдли Маккина.
— Пойду-ка я внутрь да вздремну, — сказал Гарденер поднимаясь.
— Если ты хочешь пойти вместе с нами к кораблю, то пошли.
— С тобой — возможно. С ними? — Он ткнул большим пальцем в сторону подъезжающих автомобилей. — Они думают, что я сумасшедший. Да и к тому же они ненавидят то, что внутри меня, потому что не могут читать мои мысли.
