Она лежала, глядя в потолок. Она уже примирилась с их решением насчет Тома Каллена… но грязный шоколадный отпечаток никак не шел у нее из головы.
«У КАЖДОЙ СОБАКИ ЕСТЬ СВОЙ ДЕНЬ, ФРЭН».
«Может быть, надо сказать Стью прямо сейчас», – подумала она. Но ведь это ее трудности. Она просто должна подождать… понаблюдать… и посмотреть, не случиться ли чего.
Заснула она не скоро.
Рано утром Матушка Абагейл лежала в постели без сна. Она пыталась молиться.
Она поднялась, не зажигая лампу, и встала на колени в своей белой хлопчатобумажной ночной рубашке. Она прижалась лбом к Библии, которая была открыта на Деяниях Апостолов. Обращение непреклонного старого Савла на Дамасской дороге. Он был ослеплен светом, и пелена спала с его глаз. Деяния Апостолов были последней книгой в Библии, в которой доктрина подкреплялась чудесами, а что такое чудо, как не рука Бога в действии?
И ее глаза были закрыты пеленой. Суждено ли этой пелене когда-нибудь упасть?
– Укажи на мой грех. Господь. Я пребываю в неведении. Я знаю, что не обратила внимания на что-то, что должна была увидеть. Я не могу спать, не могу испражняться, и я не ощущаю Тебя, мой Господь. Я чувствую себя так, словно молюсь по испорченному телефону, а сейчас неподходящее время для таких чувств. Чем я оскорбила Тебя? Я слушаю, Господи. Я внимаю голосу моего сердца.
И она действительно слушала. Она закрыла глаза ладонями, склонилась еще ниже и попыталась очистить свое сознание. Но там все было темно.
«Прошу Тебя, господи, прошу Тебя…»
Но перед ее внутренним взором возникала лишь одинокая грязная дорога в море кукурузы. На ней была женщина с торбой, в которой лежали только что убитые куры. Появились ласки. Они бросались вперед и вцеплялись зубами в мешок. Они чувствовали запах крови, старой крови греха и свежей крови жертвы. Она слышала, как старая женщина возносит свои молитвы Господу, но голос ее был слабым и жалким, капризный голос, который не молил смиренно о том, чтобы исполнилась воля Бога, какое бы ей ни было отведено место в его планах, а требовал, чтобы Бог спас ее и она смогла бы закончить работу… свою работу… словно она знала, чего хочет Бог, и могла требовать подчинения Его воли своей. Ласки становились все смелей и смелей. В торбе появились большие дыры. А когда они съедят кур, им этого покажется мало, и они примутся за нее. Да. Так они и сделают…
А потом ласки разбежались в разные стороны, не доев свою добычу, и она подумала, в ликовании: «Бог все-таки спас меня! Да возвеличится Имя Его! Бог спас свою преданную и верную слугу».
«Не Бог, старуха. Я».
Она обернулась, и на обочине, выйдя из кукурузы, словно серебристое привидение, стоял огромный горный волк, и челюсти его раскрылись в сардонической ухмылке, а глаза его горели. Вокруг его толстой шеи был побитый серебристый воротник, и с него свисал маленький кусочек черного янтаря… а в центре его была крошечная красная щель, похожая на глаз. Или на ключ.
«Я приду за тобой, Матушка. Не сейчас, но очень скоро. Мы затравим вас, как собаки травят оленей. Я – все, что ты обо мне думаешь, но я больше этого. Я волшебник. Я человек, который разговаривает с будущим. Твои люди знают меня лучше, чем ты, Матушка. Они называют меня Джоном Завоевателем».
«Уходи! Оставь меня во имя Всемогущего Господа!»
Но как она была испугана! Не за людей, окружавших ее, которых во сне символизировали куры в торбе, но за саму себя. Она боялась за свою душу.
«Твой Бог не имеет надо мной никакой силы, Матушка. Он слишком слаб».
«Нет! Неправда! Моя сила равна силе десяти человек. Я поднимусь на крыльях, как орлы…»
Но волк усмехнулся и подошел ближе. Она вздрогнула, ощутив его тяжелое дыхание. Страх ее достиг максимальной степени. И волк, по-прежнему усмехаясь, начал говорить двумя голосами, спрашивая, а потом отвечая самому себе.
«Кто добыл воду из скалы, когда мы мучились жаждой?»
«Я», – ответил волк тоненьким наглым голоском.
«Кто спас нас, когда мы потеряли мужество?» – спросил усмехающийся волк, пасть которого была теперь от нее на расстоянии всего лишь нескольких дюймов.
«Я, – проскулил волк, подбираясь еще ближе. – Так пади ниц и восхвали мое имя, я принес воду в пустыню, восхвали мое имя, я верный и преданный слуга, который приносит воду в пустыню, и мое имя – это также и имя моего Повелителя…»
Пасть волка раскрылась, чтобы поглотить ее.
– …мое имя, – пробормотала она. – Восхвали мое имя, вознеси хвалу Богу, источнику благодати, вознесите хвалу Ему вы, создания, живущие на земле…
Она подняла голову и оглядела комнату. Ее Библия упала на пол. В окне, обращенном на восток, занималась заря.
– О, Господи! – закричала она громким, дрожащим голосом.
«Кто добыл воду из скалы, когда мы мучились жаждой?»
Господи, так вот почему пелена застилала ее глаза и мешала ей видеть то, что она должна была видеть?
Горькие слезы полились у нее из глаз. С трудом она поднялась с пола и подошла к окну. Артрит вонзал тупые иглы в суставы ее ног.
Она посмотрела в окно. Теперь она знала, что ей надо делать. Она вернулась к шкафу и сняла через голову свою ночную рубашку. Рубашка упала на пол. Теперь она стояла обнаженной, и тело ее было таким морщинистым, словно оно было руслом реки времени.
– Да исполнится воля Твоя, – сказала она и начала одеваться.
Через час она медленно шла по Мэплтон Авеню в направлении лесных зарослей и узких ущелий за пределами города.
Стью был на электростанции вместе с Ником, когда ворвался Глен.
– Матушка Абагейл, – сказал он без всяких предисловий, – Она ушла.
Ник метнул в него острый взгляд.
– Что ты такое говоришь? – спросил Стью, отводя его от группы людей, наматывавших медную проволоку на неисправные генераторы.
Глен кивнул. Он проехал пять миль на велосипеде и до сих пор не мог перевести дух.
– Я пришел ей рассказать о вчерашнем собрании. Я хотел, чтобы она узнала насчет Тома, потому что я как-то засомневался в этой идее… наверное, на меня подействовали слова Фрэнни. Я хотел сделать это пораньше, потому что Ральф сказал, что сегодня приходят еще две группы, а вы ведь знаете, что она любит принимать новоприбывших. Я пришел около половины девятого. ОНА НЕ ОТВЕТИЛА НА СТУК, И Я ВОШЕЛ.
Я подумал, что если она спит, то я просто уйду… но я хотел убедиться, что она не… не умерла или что-нибудь в этом роде… ведь ей столько лет.
