Я открыла глаза и увидела, что он убрал топорик под кресло — я могла видеть только кончик рукоятки, высовывающийся из-под оборки чехла. Газета, которую читал Джо, лежала у его ног шалашиком. Джо наклонился, поднял ее и сложил — пытаясь вести себя так, будто ничего не случилось, — но из уха сочилась кровь, а руки сильно дрожали. На газете остались кровавые отпечатки его пальцев, и я решила сжечь эту проклятую газету, прежде чем пойду спать, чтобы дети не увидели ее и не спрашивали, что случилось.
— Сейчас я пойду переоденусь, но сначала мы должны все выяснить, Джо.
Он взглянул на меня, а потом медленно произнес:
— Тебе что, мало, Долорес? Это огромная, огромная ошибка. Лучше не дразни меня.
— А я и не дразню, — возразила я. — Дни, когда ты избивал меня, закончились, вот и все, что я хочу сказать. Если ты еще хоть раз ударишь меня, один из нас окажется в больнице. Или в морге.
Он очень долго смотрел на меня, Энди, а я смотрела на него. В его руках не было топорика, тот лежал под креслом, но это не имело значения; я знала, что стоит мне отвести взгляд, и тычкам и ударам никогда не наступит конец. В конце концов он посмотрел на газету и пробормотал:
— Помоги мне, женщина. Принеси мне полотенце, если уж не можешь сделать что-нибудь другое. У меня вся рубашка в крови.
Это был последний раз, когда Джо ударил меня. В душе Джо был трусом, однако я никогда не говорила об этом вслух — ни тогда, ни после. Это самое опасное, что можно сделать, потому что трус больше всего боится быть раскрытым, он боится этого даже больше смерти.
Конечно же, я знала об этой черте его характера; иначе я никогда не осмелилась бы ударить его по голове кувшином, если бы не чувствовала, что смогу одержать верх. Кроме того, сидя на стуле и превозмогая боль в почках после удара Джо, я поняла кое-что: если я не восстану против него сейчас, я никогда не восстану. Поэтому я взбунтовалась.
Знаете, стукнуть Джо по голове было легче легкого. Прежде чем я смогла сделать это, я разворошила воспоминания о том, как мой отец избивал мою мать. Вспоминать это было очень тяжело, потому что я любила их обоих, но в конце концов я смогла сделать это… возможно, потому, что я должна была сделать это. И хорошо, что сделала, хотя бы только потому, что Селена никогда не будет вспоминать, как ее мать сидит в углу и плачет, прикрыв лицо полотенцем. Моя мама терпела, когда отец задавал ей жару, но я не собираюсь осуждать их. Может быть, она вынуждена была терпеть, а может быть, таким образом отец выплескивал то унижение, которое ему приходилось терпеть от человека, на которого он работал каждый день. Тогда были совсем другие времена — большинство людей даже не понимает, насколько другие, — но это вовсе не значило, что я собиралась терпеть это от Джо только потому, что была достаточно глупой, когда вышла за него замуж. Когда мужчина бьет женщину кулаками или скалкой — это уже не домашняя наука, и я, наконец, решила, что не буду терпеть побои в угоду Джо Сент-Джорджу или любому другому мужчине.
Бывали времена, когда он пытался поднять на меня руку, но потом вспоминал. Иногда, когда он уже было заносил руку, желая, но не смея ударить, я видела по выражению его глаз, что он вспомнил о кувшине… а может быть, и о топорике тоже. А потом он делал вид, будто поднял руку только для того, чтобы почесать в затылке. Он впервые получил такой урок. Возможно, единственный.
В ту ночь, когда Джо ударил меня скалкой, а я ударила его кувшином, изменилось кое-что еще. Мне бы не хотелось говорить об этом — я принадлежу к тому поколению, которое считает, что происходящее в спальне должно оставаться за закрытыми дверями, — но я считаю, что об этом лучше рассказать, потому что это одна из причин, почему все произошло именно так, а не иначе.
Хотя мы были женаты и жили под одной крышей еще два года — скорее, даже три, — только несколько раз Джо попытался предъявить на меня свои права. Он…
Что, Энди?
Конечно, я имею в виду, что он был импотентом. О чем же еще я говорю — о его правах носить мое нижнее белье, если ему так уж приспичит? Я никогда не отвергала его; просто он потерял способность делать это. Он никогда не был тем, кого называют «мужчина на каждую ночь», даже в самом начале, к тому же он не был долгоиграющим любовником — чаще всего это происходило так: трам-бам — благодарю, мадам. Однако он все равно с удовольствием забирался наверх раз или два в неделю… до того, как я ударила его молочником.
Частично это произошло из-за алкоголя — в последние годы он пил намного больше, — но я не думаю, что вся причина была только в этом. Я помню, как однажды он скатился с меня после двадцати минут безуспешных попыток, а его маленький писюн так и висел, беспомощный, как лапша. Я не помню, сколько времени прошло с той ночи, о которой я рассказывала вам, но я знаю, что это было уже после нее, так как помню — как у меня ныли почки, и я еще мечтала поскорее встать и принять аспирин, чтобы хоть как-то унять боль.
— Вот, — чуть ли не плача сказал Джо. — Надеюсь, ты довольна, Долорес? Ведь так?
Я ничего не ответила. Иногда, что бы женщина ни сказала мужчине, все будет расценено неправильно.
— Довольна? — повторил Джо. — Ты довольна, Долорес?
Я снова промолчала, просто лежала, смотрела в потолок и прислушивалась к завыванию ветра. В ту ночь он дул с востока и доносил шум океана. Мне всегда нравился этот звук. Он успокаивал меня.
Джо повернулся, и я ощутила запах пива, противный и кислый.
— Темнота обычно помогала, — произнес Джо, — но теперь даже это бесполезно. Я вижу твою уродливую морду даже в темноте. — Он вытянул руку, схватил меня за грудь и потряс ею. — А это, — произнес он. — Плоская, как блин. А внизу у тебя еще хуже. Господи, тебе нет еще и тридцати пяти, а трахаться с тобой — все равно что изваляться в грязи.
Я хотела было сказать: «Если ты можешь хоть в лужу всунуть свой ваучер, Джо, почему бы тебе не радоваться этому?» Но я сдержалась. Патриция Клейборн научила меня не быть дурочкой, как вы помните.
Потом наступила тишина, и я уже было решила, что он наговорил достаточно гадостей, чтобы заснуть, и собиралась выскользнуть из-под одеяла и принять аспирин, когда Джо снова заговорил… но теперь, в чем я была абсолютно уверена, он плакал.
— Лучше бы я никогда не встречал тебя, — произнес он, а потом добавил: — Почему ты не отрубила его тем проклятым топором, Долорес? Результат был бы тот же самый.
Как видите, не только я одна думала, что удар молочником — и последовавшее за этим разъяснение ему того, что в доме произошли изменения, — имел какое-то отношение к его проблемам. Я все так же молчала, ждала, собирается ли он заснуть или снова попытается поднять на меня руку. Он лежал голый, и я знала, куда нанесу первый удар, если он все же попытается. Очень скоро послышался его храп. Не знаю, было ли это последним разом, когда Джо попытался быть мужчиной со мной, но если это и не так, то очень близко к тому.
