Читатило позвонил не в полицию. Нет – непосредственно Галине. Голос, пропущенный через «Аноним-профи» и мало похожий на человеческий, уведомил несчастную женщину, что стол сервирован по такому-то адресу – на квартире, где ее муж обычно принимает любовниц. Она сорвалась туда, пробежав весь путь пешком: это неподалеку было. Дверь оказалась не заперта.
Она вошла…
Борька появился позже и успел вовремя, чтобы вызвать скорую. Несколько минут – и он потерял бы вместе с дочерью еще и жену… хотя, скорее всего, и так потерял. Квартира, снимаемая на деньги телеканала, действительно использовалась не столько для встреч с информаторами, сколько для амурных целей. Была у него вторая жизнь, маленькая такая, тайная ото всех.
Коробку из-под телевизора нашли в квартире. А в останках Оксаны обнаружили морфин: транспортировали ее в спящем состоянии.
Борьку, увы, тоже пришлось откачивать – сломался, увидевши, во что превратили его единственное дитя.
Рецепт, который использовал Читатило, озаглавлен был так: «Сладкая принцесса с комбинированной начинкой».
Встретились на лестнице.
Борька сидел на крышке мусоропровода и беспрерывно курил. Одна приконченная пачка уже валялась под ногами. В квартиру возвращаться не хотел, там был женский клуб: тетушки, бабушки, еще какая-то родня. Все черные и скорбные. Раз в пять минут кому-нибудь становилось плохо. Борькина жена лежала в реанимации, к ней не пускали, потому и собрались здесь непонятно зачем.
– За что? – бросил Борька в воздух.
– Ты хотел бестселлер, – сказал Саня. – У тебя будет бестселлер. Просто у него такая цена. За все надо платить.
– Почему со мной?
– Потому что читатель твой оказался последовательным, недооценил ты его. Вот он прочитал тебя. Ты написал, он реализовал, не на что жаловаться.
– Почему, почему так?
– А ты разглядел – как? Помнишь таз, который он использовал вместо гусятницы? Большой такой таз.
Боб спрятал лицо в ладонях.
– Зачем ты все это говоришь? Я не понимаю…
– Ты спросил, почему так. А я тебе отвечаю: строго по рецепту. Как там написано? Блюдо собирают тремя слоями в лебедятнице с предварительно насыпанным горохом; за неимением таковой можно взять гусятницу. Сливают холодную лягушечью кровь, подогревают романтизм горящими стихами. Дальше – в таком же духе. Готовую принцессу украшают рукой и сердцем и посыпают битыми хрустальными туфельками.
Боб затрясся:
– Ты? Мне? – Взгляд его стал бесноватым. – За что?!
Санька заорал так, что перила задребезжали:
– Да за то, что это ты ее убил, тварь тщеславная! За то, что я не знаю, как Севке все объяснить! Надеюсь, теперь тебе смешно, теоретик? Воспитал в детишках чувство юмора и – что там еще – ироничный взгляд на мир?
Боб соскочил с мусоропровода и ударил его, коряво и неубедительно. Драться он никогда не умел. Снова ударил. Сосед не защищался – так и стоял, подставляя лицо и глотая слезы: «Бездарность… Журналюха… Позоришь профессию… А „метр“ твой литературу позорит…» Боб мог бы ответить, мол, завидуешь мне всю жизнь, сам втихаря пишешь, над чем каждая кошка в доме смеется, мол, творческий «потолок» твой, ничтожество, быть провинциальным учителем литературы; однако вместо этого Боб повалил Саньку на бетонный пол, случайно прокусив себе губу, и ответил ногами, ногами. А тот и не думал сопротивляться – плакал, свернувшись в позе эмбриона, хотя при желании свалил бы этого тюфяка одним плевком. Физические возможности их были несопоставимы.
– Шею с розовой ленточкой подать отдельно… – шептал Санька.
На следующий день пропала Юля, внучка мэтра. Квартиру с останками обнаружили днем – как обычно, после звонка. Эксперты были поставлены на уши и скакали аллюром «три креста», лаборатории работали в штормовом режиме. Быстро выяснили, что среди отпечатков пальцев, обнаруженных в квартире, часть принадлежит мэтру. Мало того, и на месте вчерашнего убийства нашлись его отпечатки пальцев.
Что это, сенсация? Или – подстава?
Через день был готов анализ биологических материалов по обоим эпизодам. ДНК-дактилоскопия с вероятностью практически неотличимой от ста процентов утверждала, что рвота в квартире, где расчленили Оксану, покинула желудок все того же мэтра. И в пожилом человеке, грузившем коробку, опознали его же, и автомобиль, стоявший у подъезда Боба, был его.
Абсурдные слухи, будто он причастен к похождениям Читатило, а то и есть искомый маньяк, впервые получили твердое основание.
Кто такой бородач, помогавший мэтру с коробкой, пока оставалось неизвестным.
Задержать писателя не успели: скрылся тотчас после исчезновения внучки.
Под вечер, когда родственники потихоньку рассосались, Боб сорвался. Один в квартире, а кажется – один во Вселенной. Пустота, сука, распирает душу, хочется грудь разодрать, чтобы выпустить ее… в общем, сбегал он в знакомое место, купил «кассету» хмурого, замутил и вмазался, как встарь.
Был он по молодости героинщиком, но хватило воли соскочить, что случается чрезвычайно редко. Или не воля ему тогда помогла, а трусость? Вовремя испугался? Сейчас уже неважно…
Сейчас Боб, тяжелый и теплый, обмякший в кресле, медленно растворяется в ласковом океанском приливе. На звонки не реагирует.
Некто входит в квартиру: открывает дверь запасным ключом, полученным в свое время от Боба. Смотрит на хозяина, неподвижного и бледного. Смотрит на шприц, на ложку, на включенный повсюду свет…
– Борис Иннокентьевич изволит отдыхать. С пониманием.
Веки у Борьки на миг поднимаются и опускаются – как пленочки. Он откликается:
– У тебя радужно-черная аура. Это большая честь.
– Для кого?
– Для нас, прозрачных. Наши матовые мысли – за слюдяным барьером. Ты разбей, если хочешь.
– Попозже, – соглашается некто. – Как оно вообще?
– Все путем.
– Рад за тебя, Кентыч.
Лицо Борькино ломается. Улыбка уродует губы.
– А ты все помнишь, Тараканище.
– Все помню. Ваша уважаемая кликуха, Кентыч, снова в тему. Опять вы вписались в систему, как вам ни ай-ай-ай!
– Положить и постучать.
– Извини, что мешаю, но звонили из больницы. Ты трубку не берешь, так что мать Галины вызвонила меня. Твою Галину завтра с утра переводят на отделение. Но, поскольку вам с обиженным классиком на всякие пустяки «положить» да еще и «постучать»…
Подкопченная ложка, взятая уверенной рукой, тюкает Кентыча по лбу.
– Поцелуй летучей мыши, – с восторгом комментирует тот. – Спасибо. Калейдоскоп надо встряхивать.
Борису Иннокентьевичу хорошо. Слова проникают в его мозг, чудесным образом минуя разум, слова сплетаются в величественные конструкции галактического масштаба, исполненные совершенства, но лишенные смысла.
