Он бродил в высоких проходах, колыхал ржавые цепи, искал что-то под плитами, давно забывшими человеческую поступь. Он медленно сходил с ума.
Три месяца назад, серым ноябрьским днем, я отворил двери, и ветер набросился на меня, едва не сбив с ног. Вгляделся на одно мгновение. Исчез. Джейд за спиной охнул.
– Ты видел это?
– Да.
– Что это могло быть?
– Ветер.
Лицо Джейда сразу поскучнело. Может быть, он ждал, что я расскажу ему какую-нибудь легенду. Он был еще молод, и матушкины сказки еще будоражили его разум. Плохо. В сказках – одна правда, но приукрашенная. В сказках добро всегда побеждает.
– Не стой, разинув рот.
Коридор за дверьми раскрыл свои бледные ладони, и мы вошли. Я достал из мешка небольшой факел и запалил его. Матовые камни отказывались отражать свет. Замок давно замкнулся в себе. До нас ему не было дела.
Мы следовали проходом, отделенные от тьмы только шариком огня.
Коридор привел в просторную залу. Она была совершенно пуста. Минули дни, когда лилась здесь горячая кровь. Плиты пола поглощали наши шаги, будто здесь само понятие звука стало немыслимо, будто мы были всего лишь картонными марионетками, плетущимися по пыльной сцене. Стрельчатые своды вообще казались чьим-то горячечным вымыслом.
Мы обошли первый этаж, потом второй, третий, все башни и пристройки; мы поднимались на зубчатые стены, озирали север, юг, восток, запад. Мы исследовали весь остов каменного исполина, пока наконец не остановили выбор на сторожевой башенке, примостившейся у основного массива с северной стороны.
В замке давно уже не было никакой обстановки: не осталось даже дверей, и нам пришлось смастерить одну, чтобы закрыть вход в наше жилище.
Нам предстояло нести дозор в северных землях, где последние люди жили столетия назад. Мы проделали долгий путь, огибая заброшенные деревни и целые города, и чем дольше шли, тем фантастичнее казались южные провинции за нашими спинами. С каждой милей мы все глубже погружались в гнетущий, тревожный сон. В замке он перешел в летаргию, и по утрам, грызя мерзлые сухари, я не вспоминал об иной пище. Я в нее не верил.
Джейд оказался уязвимей. Возможно, его кровь была слишком горяча.
Часть припасов пришлось хранить под замком. Там стояла невыносимая вонь, источник которой для нас остался неизвестным, и я избегал спускаться туда. Джейд, напротив, изо дня в день бродил по подземельям с факелом, пытаясь что-то отыскать. Не знаю, какой смутный образ не давал ему покоя. Была ли это забытая хозяевами сокровищница или склеп, усыпанный истлевшими костями, но он упорно исследовал комнату за комнатой, лестницу за лестницей. Его пугала обнаженность верхних помещений, где взгляд мог долго блуждать с пола на стены, со стен на потолок и ни за что не зацепиться. Воображение требовало теней, шорохов, капель. Ничего этого не было. Только ветер, только цепи.
Внизу же у Джейда всегда оставалась надежда. Лицо его постепенно приобретало землистый оттенок, дыхание напитывалось зловонием, но снова и снова спускался он в темную утробу замка, чтобы вернуться ни с чем.
Однажды я нашел его в главной зале. Задрав голову, он мерно поворачивался – как стрелки часов, у которых заканчивается завод. Он не заметил моего приближения и продолжал монотонно бормотать: «Пусто… как пусто… боже, как пусто…»
Должно быть, это длилось уже долго. Я не стал его прерывать и вернулся в башенку.
Наши обязанности ограничивались присмотром за путями, какими никогда бы не прошел даже самый упорный враг, и делать было нечего. Однако меня однообразие не тяготило. Иногда я брался за книжку стихов – возможно, единственную в тех диких землях. Строки лениво торили дорожки в голове, и порою мне казалось, будто я вижу свои мозги, в точности похожие на морщинистые горы за окном…
Вечерами мы сидели у очага. Пламя обращалось в угли, оставляя нас в потемках, но я знал, что глаза Джейда открыты, как были открыты мои. Разговаривать друг с другом мы перестали после первой недели, поэтому слушали тишину – каждый на свой лад. К непрестанному посвистыванию в щелях мы уже привыкли и не замечали его.
Потом мы залезали в мешки, служившие нам постелью. Бывало, посреди ночи до меня еле слышно доносилась незатейливая песенка, какую поют на закате дети юга:
По зеленым дорогам
И черным холмам
Солнышко прочь уходит.
И придется ночью
Бояться нам,
Пока оно где-то бродит.
Под нее я засыпал и снов не видел.
Как-то утром на месте окна я увидел слепое бельмо. Началась зима.
Сквозь решетки и бойницы струями проникал в замок снег. Первыми появились одинокие бугорки, которые можно было легко разбросать ногой, но наступление не прекращалось. Вскоре повсюду начали вырастать чудовищные сугробы. Они не сохраняли постоянной формы, перетекали из зала в зал, влекомые довольным ветром. Джейд, пошатываясь, бродил меж них, похожий то на больного великана, то на усталую куклу. Тихое движение, игра сахарного и серого завораживали его, и он забыл про свои подвалы.
Меня он тоже перестал замечать. Но в остальном все было по-прежнему. Я сидел с книгой в башне, он где-то пропадал.
Однажды Джейд отсутствовал так долго, что мне это показалось странным, и, отложив книгу, я вышел из комнаты. Звать его я не намеревался: после месяцев каменной немоты любой звук представлялся мне почти кощунством.
Идти было трудно. Местами заносы оказывались непроходимыми, и мне приходилось искать иную дорогу.
Замок изменился до неузнаваемости. Снег сгладил углы, лестницы превращались в мосты. Я петлял, кружил и незаметно заплутался. Я совался в один проход, шел, пока не упирался в тупик, потом возвращался, но не мог найти места, откуда начал. Снежные змеи находились в неустанном движении, лабиринт менялся каждую секунду.
А ветер все усиливался.
Впервые за эти месяцы мне стало страшно. Паника не находила выхода: бежать значило обречь себя на верную гибель. Мой разум наконец пробудился, но для того лишь, чтобы снова оказаться скованным. Понемногу я перестал что-либо различать вокруг себя и брел по снегу, как слепой котенок. О Джейде я давно забыл.
Поворот, сугроб, стена, проем, коридор, новый поворот…
Обессилев, я привалился к какому-то выступу и закрыл глаза, зная, что белое неистовство у моих ног продолжается. Я замерзал.
Из чувств остался только слух, и, приспосабливаясь, он открывал мне все больше и больше. В шуршащем потоке снега, казавшемся раньше молчаливым, я различал теперь отдельные течения, водовороты и быстрины.
Пошаркивание и шепот действовали убаюкивающе, и я был близок к беспамятству, когда на плечо мне упала рука. Обдало ужасом. Я отшатнулся и рухнул в снег, беспомощно барахтаясь, пытаясь выползти. Когда мне это удалось, я увидел Джейда.
