Надо понимать так, что он ее помнил. А как же еще? Джером был председателем Жокей-клуба, а Ева — основательницей и почти единственным членом местного варианта ордена готов. Эти две группировки никогда не ладили между собой, и особенно пышным цветом их вражда расцветала в тепличной обстановке средней школы.
— Напомни мне позже вымыть тебе рот с мылом, — сказал я и закрыл глаза — машина подскочила особенно резко, так что у меня чуть голова не оторвалась. Перед глазами замелькали красные сполохи, наводя на мысли об аневризме и безвременной смерти. — Не очень-то красиво говорить гадости об отсутствующих.
— Чтоб ты провалился.
— Ого, уже целых три слова! В следующий раз ты, наверно, выдашь настоящее полное предложение… Куда мы едем?
Взгляд Джерома свирепо буравил меня в зеркальце. В машине пахло нечистотами и еще чем-то неприятным, кажется гнилью. Вонючей, давно не стиранной одеждой бездомного, вымоченной в чане с тухлым мясом.
Я постарался не думать об этом, потому что мне и так хватало — вонь, и подскоки автомобиля, и боль в голове… Но особенно расслабиться мне не удалось, поскольку, сделав несколько поворотов, Джером с такой силой ударил по тормозам, что я скатился с сиденья на пол и возмущенно заорал:
— Ой! Это вас в школе вождения для мертвецов такому учат?
— Заткнись.
— Знаешь, по-моему, пребывание в ином мире должно было существенно расширить твой словарь. Пройди курсы повышения квалификации или что-нибудь в этом роде.
Автомобиль накренился — Джером выбирался с переднего сиденья, а потом задняя дверца распахнулась, он сграбастал меня под мышки и поволок наружу. Судя по источаемой вони, он все-таки относился к мертвецам, но силы ему было не занимать. Бросив меня на дорогу, когда-то выровненную и посыпанную гравием, Джером двинулся в обход капота автомобиля. Я огляделся, щуря глаза. Примерно двадцать футов дороги отделяло нас от видавшего виды дома, обветшалого и покосившегося. Двухэтажный, старомодный, прямоугольный, он выглядел лет на сто — или, может, за ним совсем не ухаживали. Вокруг здания шла веранда, одна из тех, которые люди строят с целью ловить прохладные дуновения ветра, хотя в наших краях речь может идти только об относительной прохладе.
Я не узнавал этого места, что было странно, поскольку я вырос в Морганвилле, знал в нем все закоулки и укромные местечки. Если хочешь успеть повзрослеть здесь, навыки выживания необходимы. А значит, я сейчас не в самом Морганвилле. Поговаривали, что за его пределами есть фермы, но их обитатели редко появлялись в городе, разве что имели разрешение от вампиров или же искали быстрой смерти. Так что я понятия не имел, кто здесь живет, да и живет ли кто-нибудь, кроме Джерома, — в наши-то дни. Может, он уже съел мозги всех прежних хозяев, а я у него на закуску?
Я силился избавиться от веревок, но Джером крепко затянул узлы, и мои онемевшие пальцы плохо годились для выполнения этой задачи.
Когда я вышел на парковку перед закусочной, был конец рабочего дня, но сейчас огромное солнце на западе уже касалось пыльного горизонта. Приближался вечер, небо было расцвечено всеми красками, от ярко-алого до цвета индиго.
Извиваясь, я пытался передвинуть локоть таким образом, чтобы добраться до переднего кармана, где сотовый телефон терпеливо дожидался, пока я наберу 911, но ничего не вышло. А между тем, как выяснилось, время мое было на исходе.
Джером вышел из-за автомобиля, схватил меня за воротник рубашки и потащил. Я мычал, и молотил ногами, и вырывался, и бился, словно рыба на крючке, но в итоге оставил лишь чуть более широкий след в пыли. Я не видел, куда он меня тянет. Пальцы Джерома, касавшиеся моей потной кожи, казались холодными и сухими.
Бам-бам-бам — он протащил меня по острым и занозистым ступенькам, царапавшимся даже сквозь одежду, а потом темная наклонная крыша отрезала от меня зрелище заката. Крыльцо было ровнее, но не менее занозистое. Я снова попытался вывернуться, на этот раз приложив все свои силы, но Джером треснул меня затылком о деревянный пол. Снова красно-белые вспышки — мой личный сигнал чрезвычайного положения.
Когда они прекратились, я понял, что меня тащат через порог во тьму.
Вот дерьмо!
Всякая бравада покинула меня. Я был всерьез напуган, сердце колотилось как бешеное, и воображение рисовало тысячу ужасных способов погибнуть здесь, в этой вонючей, нагретой солнцем комнате. Я лежал на жестком заплесневелом ковре, мебель вокруг выглядела заброшенной и пыльной — по крайней мере, та, что еще не развалилась на куски.
Странно, но сверху доносился звук работающего телевизора. Шли местные новости. Официальные вампирские дикторы сообщали о незначительных происшествиях и международных делах — ничего, что могло бы взволновать массы населения. Не новости, а опиум для народа.
Звук наверху выключили, и Джером отпустил меня. Я шлепнулся на бок, потом лицом вниз, потом принялся извиваться, пытаясь встать на колени, но лишь набрал полный рот пыли. Позади послышалось сухое дребезжание.
Это смеялся Джером.
— Смейся, пока можешь, шут гороховый, — проворчал я и сплюнул.
Вряд ли он видел «Ковбой Банзай», но попытаться стоило.
Ступеньки заскрипели — кто-то спускался со второго этажа. Я сменил позу, потому что хотел увидеть злобного зверюгу, автора спектакля о моей, скорее всего, ужасной смерти…
Проклятье!
— Привет, сын, — сказал мой папа Фрэнк Коллинз. — Извини за все это, но я знал, что по доброй воле ты сюда не поедешь.
Веревки развязали — после того, как я пообещал быть хорошим мальчиком и не пускаться в бегство при первой же возможности. Отец выглядел в целом как обычно: недобрым, но сильным. Начинал он просто как грустный алкоголик, напивающийся время от времени, но после смерти моей сестры — несчастного случая или убийства, выбирайте сами — он совсем потерял контроль над собой. Как и мама. Как и я, если уж на то пошло.
Когда это произошло, отец стал все чаще из грустного алкоголика превращаться в злобного, беспробудного пьяницу, одержимого охотой на вампиров. Ненависть к ним копилась в нем не один год и взорвалась, словно старая тротиловая шашка, когда умерла мама. Возможно, она покончила с собой. Но мы с папой оба в это не верили. Во всем были виноваты вампиры — как и в прочих ужасах нашей жизни.
Так, по крайней мере, я считал раньше, а папа и до сих пор.
Я чувствовал исходящий от него запах виски. Джером, продолжая источать вонь тухлого мяса, плюхнулся в кресло в углу и теперь читал книгу. Забавно. В бытность живым Джером не сильно увлекался чтением.
Послушно сидя на старой, пыльной кушетке, — главным образом, потому, что онемевшие ноги меня не держали, — я пытался восстановить циркуляцию крови в пальцах. Обниматься мы с папой не стали. Он расхаживал по комнате, и растревоженные пылинки повисали в воздухе, мерцая в тусклом свете, пробивающемся сквозь грязные окна.
