Дубовая дверь стремительно приближалась, пока не стали видны узлы дерева и нос пикапа не разнес в щепки этот надежный оплот лаборатории.
От удара лобовое стекло вмиг покрылось паутиной трещин и вылетело наружу. Джим непременно последовал бы за ним, если б не ремень безопасности, который все же оправдал себя.
С большим трудом он открыл дверцу, ринулся к пролому и, ворвавшись в лабораторию, утвердился в своих худших подозрениях.
Калеб Келзо лежал, уткнувшись лицом в пыльный пол; согнутой правой рукой он неловко прикрывал голову. Джим хоть и не был патологоанатомом, но по виду сразу определил, что электрический разряд от оборудования тут ни при чем. Если не считать нелепо вывернутой руки, тело осталось невредимым, словно бы Калеб упал, лишившись чувств.
Джим перевернул тело навзничь, ощущая некоторое смятение. Не то чтоб он боялся покойников – ему не раз приходилось участвовать в спасательных операциях и переносить трупы, – но сейчас происходящее казалось полнейшим абсурдом. Туловище перевернулось на спину, а ноги остались в том же положении. Когда Джим его переворачивал, у него возникло ощущение, что труп Калеба начисто лишен костей, как будто он кукла из папье-маше, на время возомнившая себя человеком.
Но главное – лицо…
Искаженное, с разинутым в немом крике ртом; в невидящих глазах дикий ужас и неприятие происходящего.
Как видно, ничего страшнее покойный не видел за всю свою жизнь.
Вокруг снова воцарилась абсолютная тишина, и в ней, где-то за спиной, леденящим кровь диссонансом раздался вой Немого Джо.
Джим сидел в ожидании на ступеньках дома. Напротив, на фоне кобальтового неба, медленно опускалось за горы красное солнце. Джим вздохнул. Пожалуй, нигде в мире не встретишь такой насыщенной цветовой гаммы, такого яркого театрального задника для драм и комедий, плавно переходящих одна в другую, откуда на него ни глянь – хоть сверху, хоть снизу. И был бы здесь рай земной, если б в эти декорации не попадали люди. Потому-то Джим и сидел на крыльце, наблюдая за их сменой в небе и стараясь не замечать того, что делается в двух шагах от него. Тут были все элементы людской жестокости: машины с включенными мигалками, полицейские в форме, фургон судебно-медицинской экспертизы, «скорая» с распахнутыми задними дверцами. В лаборатории мерцали отблески ксенона, освещающие сцену этой странной смерти.
Обнаружив тело Калеба, он позвонил в «911» и, по мере сил сохраняя спокойствие, уселся ждать, а по прибытии полиции отошел в сторону и стал прокручивать в мозгу образы происшедшего, зная, что вскоре ему придется отвечать на вопросы.
Немой Джо тоже успокоился и теперь лежал на теплой доске рядом с ним, видимо находя утешение в близости человека. Джим время от времени поглаживал пса, понимая, что в этих ласках Немой Джо обретает точку опоры.
Из-за угла дома появилась мужская фигура. Среднего роста, черноволосый, загорелый от солнца и смуглый от природы, в замшевой куртке и спортивных брюках, детектив Роберт Бодизен был его ровесником, и Джим знал его с незапамятных времен. В нем тоже текла частица индейской крови, правда по линии отца. По традиции навахов, в случае смешанных браков принадлежность к тому или иному племени определяется по матери. Таким образом, Джим считался прямым потомком навахов, Роберт же был по всем показателям белый, седьмая вода на киселе, хотя и довольно сносно объяснялся на языке дене.
Приехав в «Дубы» и застав Джима на пороге лаборатории, Роберт поглядел испытующе, словно вызывая из памяти его облик. Судя по всему, он ожидал увидеть здесь кого угодно, только не его. К тому же рядом покойник, умерший загадочной смертью. Детектив торопливо кивнул и перестал обращать на него внимание, занявшись осмотром места, где бесформенной грудой лежало то, что еще недавно было человеком.
Вскоре первый этап следствия был пройден, и остался второй, самый трудный. Роберт снова подошел к Джиму, и тот удивился, расслышав в его голосе некоторое замешательство.
– Я не знал, что ты здесь.
– Ты же полицейский. Тебе все следует знать.
Роберт сел на ступеньки рядом с Джимом и горько усмехнулся.
– Хорошо бы мне, как полицейскому, знать хоть половину того, что следует.
– Скверная история.
Полицейский, не знающий даже половины всего, ответил не сразу.
– На первый взгляд очень скверная. И у меня такое подозрение, что дальше она будет становиться все скверней.
Джим пригляделся к нему повнимательнее. За прошедшие годы Роберт не так уж сильно изменился. В каком-то смысле они оба реализовали свои возможности. Каждый стал тем, кем мечтал стать. Они и прежде нечасто общались. Джим водил вертолеты, Роберт расследовал преступления, упорно докапывался до истины, пытался понять, кто, когда и, разумеется, почему. Единственной данью минувшему были морщины на лице бывшего одноклассника – прежде Джим их не замечал. Интересно, какая их часть в ответе за возраст, а какая – за тяготы профессии. Кто может представить такой счет?
– Ну что, поговорим?
Джим пожал плечами.
– А куда деваться?
– Учитывая ситуацию, пожалуй, некуда.
Роберт достал кисет, нарезанную бумагу и первым делом предложил Джиму. Когда тот отрицательно качнул головой, детектив начал неторопливо сворачивать самокрутку. Закурил и, перед тем как снова открыть рот, глубоко затянулся и выпустил струйку дыма, вмиг растаявшую в вечернем воздухе.
– Рассказывай подробно.
– Да и рассказывать-то особо нечего, Боб. Калеб оставил на ранчо свой пикап. Я решил его пригнать. Подъехал, стал звать, искать его – не нашел. Ну, думаю, в лаборатории. Подтянулся к окошку, вижу: он лежит на полу. Дверь была на запоре, и я высадил ее пикапом вместо тарана. Когда понял, что он мертвый, вызвал вас.
– Давно вы не видались?
– Лет пять, наверное.
Слева от них двое носильщиков в сопровождении судмедэксперта несли тело, прикрытое белой простыней. Немой Джо тихонько взвыл, но с места не двинулся. Джим стиснул зубы.
Вот и все, что осталось от человека, игравшего не последнюю роль в его жизни.
Двое в один день.
Уже двое летят на крыльях большой белой птицы. Если смерть и впрямь единственное, что непреложно в этой жизни, то кто-то без всякой жалости напомнил об этом Калебу Келзо.
Джим проводил взглядом носилки и отвернулся, когда их запихивали в чрево труповозки. Ему вдруг подумалось, что он вечно смотрит в другую сторону, когда кто-то нуждается в помощи. Погребальный вой сирены, удаляясь, оборвал эту мысль, и в «Дубах» снова наступила тишина.
