– Наколи его, Штырек! – сказал кто-то с надеждой.
* * *
…Две партии они сыграли честно, в лобовую, присматриваясь друг к другу. Потом Штырек исполнил дешевый вольт, конечно, не ускользнувший от внимания Валета. Тот предпочел не поднимать шороха – пока. Он и сам неоднократно использовал подобную наколку против своих незамысловатых оппонентов, но теперь требовалось нечто более оригинальное.
До поры до времени обоюдные шалости оставались неразглашенными. Валет жаждал крупной игры, а Штырек – крупного скандала. Играли на очки с записью. Штырек черкал углем на доске; Валет доверял, но проверял. Когда подвернулся шанс, применил новинку. Потом еще раз. К большому разочарованию местных, вскоре чужак уже выигрывал более трехсот монет.
Лицо Штырька было непроницаемым. Зато по правой руке разливалось приятное тепло. Она двигалась, как угорь – плавно и стремительно, – прибирая взятки и складывая из карт могильный холмик надежд.
Валет щелкнул пальцами, подзывая полового, – он ставил выпивку всем присутствующим. Это был неплохой тактический ход, чтобы немного снять напряженность… Когда дверь открылась, из соседнего зала донеслось завывание гармошки и пьяных голосов. Там хором пели народную песню «Гоп-стоп» и стучали кружками.
В это мгновение Валет увидел в толпе знакомого дурачка. Тот пробирался к столу, не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон тумаки, и смотрел на брошенные картинки с детским восхищением, как будто видел их первый раз в жизни…
Под светящимся взглядом недоумка было сыграно еще две партии. Валета не покидало необъяснимое ощущение, что каждый его вольт не остается незамеченным, и именно поэтому дурачок улыбается так радостно. Можно было только сожалеть, что они встретились снова в таком многолюдном месте.
Вдобавок Валету стало патологически везти. При каждой сдаче – «полтинник» в козырной масти, не говоря уже о «посторонке».
Без малейших усилий он довел выигрыш до тысячи. Учитывая габариты Штырька, у того просто не могло быть с собой такой суммы. Или ее свинцового эквивалента.
Закончив партию, Штырек спокойно положил на стол карты, подрисовал «колеса» на доске с записью, зевнул и сказал:
– Ты шулер, вор и дерьмо. Я тебя арестовываю. Хочешь что-нибудь возразить?
Все притихли. Валет тасовал колоду одной левой рукой. Спустя несколько секунд в верхней части колоды сосредоточилась пиковая масть от восьмерки до туза… В общем, Валет не возражал. У него были всего лишь две маленькие поправки.
– На тебе сидит муха, которая не ошибается, – сказал он. – Сначала рассчитайся.
И замер. Дурачок исчез, будто сквозь землю провалился. Возможно, залез под стол. В таком случае не повезло ни ему, ни Валету.
– Все слышали? – спросил Штырек у стоявших рядом. – Неподчинение городским властям, оскорбление представителя управы, сопротивление при аресте. До свидания, идиот!
Он гордился собой по праву. Он был быстр и великолепен. Он успел донести руку до кобуры и даже обхватить рукоятку пистолета пальцами.
Прогремел выстрел. Поначалу никто, кроме Валета, не понял, что произошло. Самым удивленным выглядел Штырек, но это потому, что пуля попала ему в живот и он перестал дышать. Стул был сколочен основательно и даже не покачнулся, когда тщедушного «представителя управы» отбросило на спинку.
Валет стрелял под столом, не шевельнув ни единой частью тела, за исключением указательного пальца правой руки. Когда он извлек руку из-под столешницы (медленно, чтобы успокоить самых нервных), в ней уже появилась дымящаяся папироса.
Левой он продолжал тасовать колоду. Его лицо осталось совершенно спокойным. Сердцебиение не участилось. И он не вспотел – в отличие от стоявших перед ним губошлепов.
Штырек выронил пушку, которую не донес до воображаемой линии, упиравшейся в фигуру Валета. Так он и сидел – почти живой, с приоткрытым ртом, словно собирался что-то сказать, – только взгляд становился все более отсутствующим…
– Продолжим, если не возражаете, – предложил Валет.
Желающих продолжить не обнаружилось. Дурачок пропал бесследно.
Валет сложил выигрыш в карман и вышел. Никто не посмел остановить человека, который только что отправил Штырька в самое дальнее из всех возможных путешествий.
17. «СКАЖИ, ЭТО ТО, ЧТО Я ДУМАЮ?»
Ведьма Полина Активная была так стара, что помнила времена, когда имела лицензию Министерства здравоохранения и готовила таблетки типа «любовный пыл» для первого демократически избранного Председателя городской управы, а также приторговывала «экстази» на рэйвовых тусовках в местном клубе. С тех пор прошла целая вечность. Ведьма также помнила (страшно подумать!) полное название города Ина, однако никому этого не сообщала – ей было не в кайф чувствовать себя живым ископаемым. Конечно, при случае она могла казаться и девушкой, но если душа устала и одряхлела, таскать юное тело совсем не так приятно, как полагают некоторые. Не говоря уже о менструациях – какая гадость, какое неудобство!..
Полина выглянула в окно и увидела священника, плетущегося в свою конуру. Откуда? О черт, сегодня же похороны!
Ведьма застыла. Маленький ледяной кулачок сжал сердце. Подержал так несколько секунд. Отпустил…
Оказывается, склероз существенно облегчает жизнь. Живи она с этим страхом постоянно, могла бы и не выдержать. Но забывчивость не освобождает от ответственности. Полина знала, что зло уже близко. Оно подкрадывалось к ней неотступно, как новое оледенение, и гудело в ночи, будто далекий поезд. Ведьма была чуть ли не единственным существом в Ине, которое чуяло его нечеловеческую природу. Убийцы, душители, потрошители – все они были лишь слепыми инструментами силы, блуждавшей от одного населенного острова к другому и вселявшейся в тех, кто мог и хотел впустить в себя ЭТО. Желающих было ужасающе много. А таинственная сила притворялась инстинктом… и собирала кровавый урожай.
…Неожиданно священник свернул к дому Активной. Полина ухмыльнулась зубастым ртом. Ее смешил этот человечек, не очень уверенно цеплявшийся за своего бога и все же бегавший к ней, как только заболит живот. Помимо всего прочего, ведьма хорошо разбиралась и в болезнях насоса, качающего кровь. Безошибочно ставила диагноз. С терапией было посложнее.
Она хлебнула жидкости, настоянной на мухах, – для профилактики простуды. Гнилой климат, гниющая плоть… Полина подумала, а не поизмываться ли всласть над священником, но когда тот появился на пороге, она поняла, что кто-то уже довел попа до ручки.
Священник мелко трясся – и не только от холода. С подола его рясы еще не осыпалась влажная могильная земля. В руке он держал истертую до дыр книгу, которую знал почти наизусть и брал с собой лишь для соблюдения ритуала. Таким образом, люди всегда могли убедиться в том, что он не начал нести отсебятину.
