— Именно так, Ваше Преосвященство, — говорит Региомонтан. — Более того, оно наделяет силой примирять и улаживать споры между царями, князьями и прочими людьми — и всем нести радость и мир вечный.
— Виват! — Фридрих хохочет и хлопает астролога по спине. — В таком случае дело сделано, не так ли, господа хорошие? Пора и домой!
И путешественники отправляются в обратный путь, домой в Вену.
Все ниже и ниже. Падают мимо звезд, проносятся мимо Сатурна с Юпитером; сквозь Весну и Зиму, проходя сквозь грозы и бури времени; недели выворачиваются наизнанку; дни текут то вперед, то назад; створожившийся вторник затянул корабль в свою воронку и крутит, крутит все быстрей и быстрей… и по прошествии неопределенного времени отшвыривает корабль прочь.
И корабль бухает об землю, приземлившись в Вене на одиннадцатый день марта года 1453. Днем ранее того, как наши путешественники отправились в странствие.
Спустившись с корабля на крышу дома астролога, путешественники изумляют самих себя (прежних самих себя, скажем мы), которые готовятся в цеху к отправке судна. После краткого обмена любезностями старший Региомонтан объясняет остальным, что необходимость в экспедиции отпала, поскольку поставленная задача уже выполнена.
И так странствие закончилось, не успев начаться (что, разумеется, означает, что вышеописанные приключения не имели места, сколько бы раз ни пересказывал их потом Фридрих за праздничным столом) и шестеро друзей вместо этого удаляются в императорский Kaiserapartaments, где их поджидает пир из филейной вырезки, соблазнительных сластей и аппетитных танцовщиц.
И всем на удовольствие настает радость и мир вечный.
Я — мертвец — сижу в живом лоне церковной скамьи.
Скамья радует глаз, но не задницу. Ветви древней ольхи изогнулись в подобие сиденья с узловатыми наростами; подлокотники вытягиваются вверх, навстречу хрупким аркам и куполам тончайшего плетения, неспособного выдержать более семнадцати процентов земной гравитации.
Окна часовни тоже непомерно велики, немыслимы на Земле. Не витражи, но остекленевший реголит, выращенный в ленивых ледниках кратера тен Брюггенкате. Мне нравится складывать извивы древесных членов в письмена, говорящие со мной языком одного из наших святых: «и отрешенно сверху наблюдать движенье вод в их миссии святой».
И это внутреннее движенье вод подымает меня со скамьи. Вокруг меня шелестит церковная утварь, и алтарь, и купель — сухая и хрупкая. Алхимический мусор религии, отсылающий наблюдателя к опусу Джеймса Хэмптона, американского представителя аутсайдеров с их арт брют — к его «Трону Третьего Неба Генеральной Ассамблеи Наций Грядущего Тысячелетия». Передо мной стоит безумное нагромождение золотой проволоки, тростинок и жемчугов, скрученных в трубочку страниц «Бхагават-Гиты», банок из-под солений, картона, изумрудов, глины из термитника…
Как и все прочее в этой церкви, на Земле это творение тоже обрушилось бы под собственной тяжестью — и даже здесь его хрупкость ставит в тупик инженеров, хотя что они знают о силах, под воздействием которых даже пейзажи Ван-Гога начинают выгибаться и ерзать?
Мне представляется над алтарем Христос изогнувшейся ветвью, или фигурка Вишну из древесных письмен ольхи.
Но нет. Здесь нет ни Христа, ни Вишну. И откуда им здесь быть? В том-то и соль, что религия больше не соль земли. В том-то и фокус, что мы отказались от ее фокусов. Бог есть ничто, и это ничто я славлю.
Я иду, и лунная пыль, оседающая на реголит, пахнет веками и звездами (астронавты «Аполлона» сообщили, что она пахнет порохом… как же! Бараны в военной форме, новорожденные завоеватели, делающие первые шаги по Морю Спокойствия в своих тефлоновых распашонках!)
У двери я останавливаюсь и поворачиваюсь назад; медленно оседающая пыль в лучах восходящей Земли…
Такой я запомнил часовню.
Меня зовут Навин Джа-Мритак, но при рождении меня назвали иначе. «Мритак» на хинди означает «покойный». Родился я в Уттар-Прадеш, и умер там же.
Все ли умершие пытаются сопротивляться смерти? Я, безусловно, боролся за право вернуть себе жизнь, отнятую — кем? Кем-то, кто хотел заграбастать мой участок земли и у кого были — уж это я знал — свои люди в муниципалитете, за хороший бакшиш объявившие меня покойным.
Поначалу я был уверен, что дело выеденного яйца не стоит. Просто смехотворно, до чего это было нелепо!
Но это вам Индия, где нелепо — не значит смехотворно, и где все демоны лабиринтов Нижнего Ада могут только взирать благоговейно на изуверские изобретения госслужб.
В моей стране моя судьба — не новость.
Все было, как всегда и бывает в таких случаях: первоначальное изумление новоиспеченного покойника на входе в окружной департамент консолидации города Азамгарх, столицы штата Уттар-Прадеш.
Затем была встреча с лекхпалами, мелкими госчиновниками; покойник настроен посмеяться с ними за компанию, пока они исправляют ошибку одним росчерком пера.
Затем — получение свидетельства о смерти и их убийственно серьезный отказ его аннулировать.
Затем — отчаяние, демонстративный гнев (он повысил голос и швырнул карандаш на стол лекхпала: «Это, по-вашему, реакция покойника? Нет уж, извините!»).
Усталый, скучающий охранник выводит его из стен учреждения.
И наконец приходит понимание того, что, хотя смерть его только на бумаге и убийство это носит характер бюрократический, его тем не менее нельзя ни обжаловать, ни отменить.
Так что, стеная, рыдая и потрясая цепями, вернулся я в родную деревню. Мундера-Балипур. У северной окраины прорыт канал; за оградой храма тенистые деревья и игровая площадка для детей. Особняки зажиточных жителей и — предмет нашей гордости — высокий уровень грамотности.
Соседи вышли меня встретить. Ла! сердце сжимается, как вспомню их лица.
Шрикришна, Кирихарапур, одноглазый Абигаян. Приятели всей моей жизни вынесли мне навстречу лати и амулеты. Песнопениями и вскриками изгоняли злых духов.
Как они вопили! «Изыди! Возвращайся на тот свет, нечистый дух! Сын совы!» Застенчивый толстяк Шрикришна плюнул на землю, оскверненную моей стопой. «Возвращайся к себе в ад, и пусть зеленокожий бог преисподней измочалит своей булавой твои внутренности!» И уж они постарались подсобить зеленокожему богу и избили меня так, что чуть не воплотили на практике теоретическую фантазию госчиновников.
Вне себя от отчаяния, новопреставленный покинул родные пенаты. Я бежал, рыдал, истекал кровью, блуждал, побирался, воровал, поедал жертвенные приношения в храмах. Мысли мои стремились к моему ближайшему родственнику — дедушке, и к нему же устремились и ноги мои. Добирался до станции в Гаме; карабкался на крышу вагона; жался там с сотнями прочих страдальцев, пока поезд настукивал километры вони и копоти — вперед в Лакхнау, где живет Баба Фарид по прозванию Дедушка Заячий Зуб…
