— Бурма-Шейв, — Бобби не улыбалась, — а ты знаешь?
— Нет… но я думаю, я сейчас ближе, чем когда-либо прежде. Он поглядел на баллон, прикрепленный к поясу и снова спросил себя, а что если он несет яд, который проникнет в его легкие с первым вдохом. Нет, он так не думал. Это было как награда. Один визит в Священный Центр, перед тем как его сотрут, исключат из уравнения.
— Хорошо, — сказала Бобби. — Я собираюсь открывать…
— Ты собираешься подумать, как открыть его, — сказал Гарденер, глядя на вилку в ухе Бобби.
— Да, — Бобби ответила скучающе, как бы спрашивая: «Что еще?». — Я собираюсь открыть эту диафрагму. Будет поток плохого воздуха, как при взрыве… и когда я говорю плохого, я подразумеваю действительно плохого. Как твои руки?
— Что ты имеешь в виду?
— Порезы?
— Все, что были, уже зажили, — он вытянул руки, как маленький мальчик, показывающий чистые руки перед обедом.
— О'кей, — Бобби достала пару шерстяных рабочих перчаток из заднего кармана и натянула их. На удивленный взгляд Гарда она ответила:
— Заусенцы на двух пальцах. Может быть, это не страшно, а может — и достаточно. Когда увидишь, что диафрагма начинает сужаться. Гард, закрой глаза. Дыши из баллона. Если ты затянешься тем, что выйдет из корабля, оно убьет тебя так же быстро, как смесь Дран-0.
— Я, — сказал Гарденер, — убежден в этом. Он засунул мундштук в рот и пробки — в ноздри. Бобби сделала то же самое. Гарденер мог слышать/чувствовать ее пульс в своих висках, очень частый, как будто кто-то постукивает в укутанный мягким барабан одним пальцем.
Вот оно… вот оно наконец.
— Готов? — спросила Бобби в последний раз. Искажаемое мундштуком, слово прозвучало, как у Элмера Фадда: Фотоф? Гарденер кивнул.
— Помнишь? Фофниф?
Гарденер снова кивнул.
Ради Бога, Бобби, давай!
Бобби кивнула.
О'кей. Будь готов.
Прежде чем он успел спросить ее, к чему, знак на люке неожиданно разорвался, и Гарденер понял с глубоким, почти болезненным волнением, что люк открывается. Раздался звук тоньше, чем скрежет, как будто что-то проржавевшее, закрытое долгое время снова задвигалось… но с большим сопротивлением.
Он увидел, что Бобби крутит клапан на баллоне, прикрепленном к ее поясу. Он сделал то же, затем закрыл глаза. Секундой позже мягкий ветер толкнулся в его лицо, перебирая волосы на его мохнатых бровях. Гарденер подумал: Смерть. Это смерть. Смерть проперлась мимо меня, наполняя котлован, как хлор. Каждый микроб на моей коже сейчас уже умирает.
Его сердце затолкалось слишком быстро, и он начал в действительности волноваться, как бы этот газ (как будто из гроба вырвавшийся, подсказал его пугливый мозг) не убил его сразу после того, как все закончится, и затем он осознал, что задерживает дыхание.
Он сделал вдох через мундштук. Подождал, не собирается ли этот воздух убить его. Не собирался. Этот был сухой, со спертым вкусом, но вполне пригодный для дыхания.
Сорок, быть может, пятьдесят минут воздуха.
Успокойся, Гард. Спокойней. Поглубже. Не пыхти так часто.
Он замедлился.
Попробовал, наконец.
И тогда этот высокий, скрипящий шум исчез. Напор воздуха становился мягче, затем и вовсе иссяк. Тогда Гарденер провел вечность в темноте, с закрытыми глазами перед открытым люком. Единственными звуками были приглушенный барабанчик его сердца и вдохи воздуха через регулятор баллона. Его рот уже чувствовал резину, зубы были сжаты слишком сильно на резиновой шейке внутри маски. Он заставил себя успокоиться и расслабиться.
Наконец, вечность кончилась. Чистые мысли Бобби заполнили его мозг:
О'кей… должно быть, О'кей… ты можешь открыть свои голубые, Гард.
Как мальчик на вечере чудес, Джим Гарденер сделал это.
Он поглядел в коридор.
Тот был совершенно круглым, не считая плоской дорожки на боку одной из сторон. Положение выглядело плохим. В течение долгого мгновения он представлял Томминокеров как отвратительных умных мух, ползущих по этой дорожке на липких ножках. Затем логика к нему вернулась. Дорожка была перекошена, как и все было перекошено, потому что корабль лежал под углом.
Мягкий свет исходил от закругленных, гладких стен.
Никаких идиотских батарей, подумал Гарденер. Здесь действительно затяжные спазмы. Он поглядел в коридор за люком с глубоким чувством тревоги. Он живет. После всех этих лет. Все еще живет.
Я собираюсь заходить, Гард. Ты идешь?
Попробую, Бобби.
Она шагнула вперед, нагнув голову, чтобы не стукнуться о верхний изгиб люка. Гарденер секунду колебался, снова закусил резиновый загубник маски и шагнул следом.
Была минута преходящей агонии — он почувствовал себя, как будто радиопередачи заполнили его голову. Не один звук, это было все радиовещание мира, одновременно пробившееся в его мозг.
Затем это прошло — просто прошло. Он догадался, что звуки радио исчезают, когда заходишь в туннель. Он зашел в корабль, и все внешние передачи затухли. Это были не только внешние радиопередачи, как он понял секундой позже. Бобби глядела на него, явно посылая мысль — Ты в порядке? — был лучший мысленный улов Гарденера, но он же и единственный. Он не мог больше слышать Бобби в своей голове.
Удивленный, он послал обратно: Я отлично, иди дальше!
Формулировка вопроса Бобби не изменилась — она была гораздо сильнее Гарденера в этом, но не смогла прибавить ничего другого. Гард махнул ей идти дальше. Секунду спустя, она кивнула и пошла.
Они прошли двадцать шагов по коридору. Бобби двигалась без раздумий, она не колебалась, когда они вошли в круглый внутренний люк, подходящий к плоской дорожке на левой стороне. Этот люк, около трех метров в диаметре, был открыт. Не оглядываясь на Гарденера, Бобби забралась в него.
Гарденер задержался, оглянулся на мягкий свет коридора. Теперь наружный люк был далеко позади, круглый иллюминатор выходил в темноту котлована. Затем он пошел следом.
Лестница отсюда вела в новый коридор, который был маленьким, почти таким, чтобы ему подходило название туннельчика. Гард и Бобби не нуждались в лестнице; положение корабля делало коридор почти горизонтальным. Они поползли на четвереньках по лестнице, иногда касаясь спинами.
Лестница далась Гарденеру нелегко. Ступеньки отстояли друг от друга почти в четырех футах, вот что мешало. Человек — даже очень длинноногий — должен был испытывать неприятности, пользуясь этой лестницей. Другое было то, что и ступеньки были неудобными: с полукруглым углублением, почти выемкой в центре каждой.
