А что, если я упаду? Если я могу высунуть голову через крышу, то почему я не могу провалиться сквозь пол и упасть на землю? Или, может, сквозь землю?
Но он не падал. Да и не смог бы упасть, не на этом уровне – все, что ему надо было сделать, это вспомнить, как они без проблем поднялись на крышу больницы и встали там. Если помнить об этом, с ним все будет в порядке. Ральф попытался сосредоточиться на этой мысли, и, когда ему показалось, что он может себя контролировать, он снова открыл глаза.
Прямо под ним располагался козырек кабины. Перед ним находился нос самолета с блестящим, похожим на ртуть, вертящимся пропеллером. Скопище огней, которое он видел из кабинки туалета, теперь стало ближе.
Ральф опустился на колени, и его голова легко прошла сквозь крышу кабины. Пару мгновений он чувствовал во рту привкус масла, и волоски в носу встали дыбом от электрошока, но потом он опустился на пол между креслами первого и второго пилота.
Он не знал, что должен почувствовать, увидев Эда по прошествии такого количества времени и в таких обстоятельствах, но укол сожаления – не просто жалости, а именно сожаления – очень сильно его удивил. Как и в тот день в 92-м году, когда Эд врезался в грузовичок садовников Вест-Сайда, на нем была старая выцветшая футболка вместо обычного строгого костюма, застегнутого на все пуговицы. Он очень сильно похудел – по прикидкам Ральфа, фунтов на сорок – и поэтому сильно изменился. Сейчас он выглядел как некий романтический или готический герой, а вовсе не как истощавший ученый. Ральфу тут же представился герой любимого стихотворения Каролины «Человек с дороги» Альфреда Нойса. Кожа Эда по цвету напоминала бумагу; его зеленые глаза, одновременно и темные, и светящиеся (как изумруды в лунном свете, подумал Ральф), блестели за круглыми очками а-ля Джон Леннон, губы были такими красными, что можно было подумать, будто Эд их накрасил. На голове у него был повязан белый шарф с японскими иероглифами, свободные концы шарфа спадали на спину. Умное и подвижное лицо Эда внутри завихрений ауры было исполнено сожаления и одновременно решимости. Он был прекрасен – прекрасен, – и Ральф почувствовал, как на него нахлынуло дежа-вю. Теперь он понял, что он увидел в тот день, когда встал между Эдом и мужчиной из садовников Вест-Сайда. Теперь он увидел это снова. Смотреть на Эда, окруженного торнадоподобной аурой без веревочки над головой, было примерно то же, что смотреть на бесценную вазу эпохи Минь, которую швырнули об стену, и она разбилась вдребезги.
По крайней мере на этом уровне он меня не видит. По крайней мере мне кажется, что не видит.
И как будто в ответ на его мысли Эд повернул голову и посмотрел прямо на Ральфа. В его широко распахнутых глазах была безумная настороженность, из уголков рта сочилась слюна. Ральф инстинктивно дернулся назад, решив, что его все-таки видно, но Эд никак не отреагировал на его движение. Он подозрительно посмотрел на пустое четырехместное пассажирское сиденье, как будто если и не увидел, то уж точно услышал своего безбилетного пассажира. Потом он протянул руку, которая прошла сквозь Ральфа, и положил ее на коробку, пристегнутую ремнями к креслу второго пилота. Осторожно погладил коробку, потом поднял руку ко лбу и поправил шарф. Он продолжал напевать… но уже другую песню, от которой у Ральфа по спине побежали мурашки.
От этой таблетки ты станешь меньше,
От этой таблетки ты станешь больше.
А от тех, что дает тебе мама,
С тобой не будет вообще ничего…
Правильно, подумал Ральф. Спроси у Алисы, когда в ней десять футов роста.
Его сердце бешено колотилось в груди – когда Эд так внезапно повернулся к нему, он не на шутку перепугался. Гораздо сильнее, чем тогда, когда понял, что летит на высоте десять тысяч футов с головой, торчащей из крыши самолета. Эд его не видел, Ральф был в этом почти уверен, но тот, кто сказал, что чувства безумных обострены до предела, наверняка знал, о чем говорит, потому что Эд понял, что что-то изменилось.
Внезапно включилось радио, от чего оба – и Эд, и Ральф – подпрыгнули от неожиданности.
– Сообщение для «Чероки» над Саус-Хэйвеном. Вы находитесь на границе воздушной трассы Дерри на широте, для которой требуется разрешение от центра планирования полетов. Повторяю, вы вот-вот войдете на контролируемую воздушную трассу над муниципальной зоной. Поднимитесь на высоту 16 000 футов, «Чероки», и летите по курсу 170, один семь ноль. И еще назовите себя…
Эд сжал руку в кулак и принялся молотить по приемнику. Стекло на панели треснуло, кровь потекла из порезов. Она капала на приборную панель, на фотографию Элен и Натали и на серую футболку Эда. Он продолжал бить кулаком по приемнику, пока голос диспетчера не затих в шуме помех, а потом и вовсе исчез.
– Хорошо, – сказал Эд низким голосом человека, который часто разговаривает сам с собой. – Так намного лучше. Ненавижу эти вопросы. Они только…
Он увидел свою окровавленную руку и замолчал. Поднял ее к глазам, внимательно осмотрел и снова сжал в кулак. Большой кусок стекла торчал на тыльной стороне ладони около костяшки безымянного пальца. Эд вытащил его зубами, а потом сделал такое, от чего Ральф застыл в ужасе: провел своим окровавленным кулаком сначала по левой щеке, а потом по правой, оставляя на лице алые следы. Он открыл пластиковое отделение, встроенное в стену слева от кресла пилота, достал зеркальце и внимательно осмотрел свою боевую раскраску. Судя по всему, Эд остался довольным тем, что увидел, потому что он улыбнулся и кивнул, прежде чем вернуть зеркальце на место.
– Просто помни, что сказала соня, – сказал себе Эд все тем же низким приглушенным голосом и нажал на штурвал. Нос «Чероки» опустился, и показатели высотомера поползли вниз. Теперь Дерри был прямо перед ними. Город был похож на пригоршню опалов, разбросанных по темно-синему бархату.
В боку картонной коробки, стоявшей на сиденье второго пилота, была проделана дырка. Оттуда торчали два провода. Они вели к кнопке звонка, прикрепленной к сиденью Эда. Ральф предположил, что, когда Эд увидит Общественный центр и приступит к финальной стадии своей миссии камикадзе, он положит палец на эту самую кнопочку. И перед тем как самолет врежется в здание, он нажмет на нее. Динь-динь-дон, звонит Авон.
Порви провода, Ральф! Порви их!
Замечательная идея, но есть одно «но», на этом уровне он не мог бы порвать даже паутину. Стало быть, ему надо вернуться на уровень краткосрочников, и он уже приготовился это сделать, как вдруг мягкий, знакомый голос произнес его имя откуда-то справа.
[Ральф.]
Справа?! Но это было никак невозможно. Справа не было ничего, кроме сиденья второго пилота, борта самолета и огромного неба Новой Англии.
