Елена Блонди - Хаидэ

Хаидэ усмехнулась. И он говорит о выборе. Она могла бы промолчать, но последний быстрый взгляд над головами тойров не показал ей сторожа, что передавал знаки в пещеру мутов. И, кажется, жрецы не заметили, что его нет. Ей нужен Пастух с его водянистыми пристальными глазами. И Охотник. Он глазеет на тойров, лениво, будто забыв, это те самые быки, что расшвыряли костер, спасая Ахатту.

— Развяжи мне руки, жрец. Ты уже связал меня другим.

— Да! Я знал, что так будет! — Пастух сплел пальцы на животе, наслаждаясь своей прозорливостью. Как славно он все рассчитал. Не рискуя ценными пащенками, использовал маленьких тойров. Эти люди, их сердца будто лежат на ладони.

Княгиня повернулась, отступая спиной к Охотнику.

— Вели, пусть снимет веревку. Я буду послушна.

И пока Охотник дергал узел на запястьях, кинула быстрый взгляд за плечо Пастуха, который осматривал ее шею и плечи. Стража по-прежнему не было видно, и несколько мужчин, прекратив качаться и петь, отступали к выходу и пропадали в темной глубине.

Растирая руки, она кивнула, встряхивая светлыми волосами.

— Ты все еще ждешь ответа? А что ждет меня? Там, в медовой пещере?

По ее голове поползла рука — Охотник трогал пряди, расплетая растрепанные косы. На его лице бродила кривая ухмылка, полная острого удовольствия. Давно, так давно не трогал он женщин, что были красивее и нежнее приземистых тойриц с некрасивыми лицами и жесткими волосами. Эта прекраснее своей сестры Ахатты, а еще та спала, принимая их. Эта не спит, живая, совсем живая. Она не оглянулась, лишь сделала маленький шаг, придвигаясь, чтоб Охотнику было удобнее. А сама, ожидая ответа, пристально посмотрела в глаза Пастуха.

Яркие глаза цвета старого меда с зелеными искрами на похудевшем усталом лице держали бледные глаза жреца, не отпуская. И чтоб не сорвался, княгиня, мысленно собравшись, тихо вздохнула, без усилия ступая в воду того, чему учила когда-то степных девочек.

…Вот он. Почти вечный. Большой, как муж ее Теренций, но с телом, избалованным негой, что длится и длится. Все для него — сытная изысканная еда, притирания и масла, ловкие руки умелиц, что разглаживают каждую морщинку и складочку — везде, в самых тайных местах. Размеренный отдых на тончайших покрывалах. Девушки по первому его зову. Любые, из тех, что живут тут. По двое и трое, сразу несколько. Теплая вода, что парит бледными струями пара над тайными бассейнами в дальних пещерах. Все есть у него. Только ее еще не было… Такой, как она — не было, пока он тут, владеет племенем сильных, но некрасивых. Послушных, но недалеких.

Поднимая лицо к жадному взгляду Пастуха, Хаидэ приоткрыла рот, блеснув зубами в легкой улыбке. Ее сестра Ахатта не зря напомнила старику, какие бывают женщины под луной. А теперь он увидит, какие бывают — под солнцем.

Между двумя шел мысленный разговор, медленный, как ползущая змея и одновременно стремительный, как полет стрижа. Совсем короткое внешнее время вместило в себя многое и вот уже Пастух, нависая над женщиной, услышал, как глухо и больно стукнуло его сердце. Снова, как тогда, в мечте о темной княгине, которая только его.

— О-о-о, йеее! — орали тойры. И, поддаваясь мерному завыванию, Жнец веселился, взмахивая руками и раскачиваясь, обводил хмельным взглядом толпу.

— Ты правда хочешь услышать самое главное? — руки Пастуха выползли из широких рукавов и поднялись, как две змеи, раздумывающие — укусить или обвиться.

«Он брал ее, трогал смуглое тело моей сестры. Белые пальцы, мягкие как шелк, и сотни лет любовной науки…»

Ее рука поднялась навстречу, соединяясь ладонью с холодной рукой жреца. И погружаясь все глубже в светлые глаза, она медленно вошла в его голову, распахивая тонкий мир сладчайших наслаждений, которые сплетены из красоты, зрелости, страстных любовей и яростных насилий.

«Я — Хаидэ, сладкая женщина, воспитанная Лахьей без сердца. Хочешь ли ты этого так, как хочу я?»…

«А ты — хочешь?»

Она поднималась на цыпочки, а он опускал большую голову, обвисая складками белой кожи, расписанной золотом и черными линиями вдоль бровей и век. Улыбнулась.

И он понял то, что не требовало ответа даже в мыслях.

Да. Она хотела.

Сворачиваясь в его голове, одновременно раскрывала себя, целым огромным миром, полным сплетенных теней и бликов, красок и черных пятен, стеблей, корней, и живых, бросающихся в стороны тел. Солнца, всходящего в черноте ночи и луны, висящей в нестерпимой синеве полудня.

— Я… Те-бе…

И вдруг сердитый крик прогремел над головами, бросаясь эхом от стены к стене:

— Тойры! Бочки не трожь, быки!

Хаидэ, выплывая из мыслей Пастуха, поверх его согнутых плеч, что медленно опускались все ниже, увидела под аркой Нартуза. Он стоял, держа на руках двух детей.

— Чего это? — заревел кто-то, обхватывая круглый бок подкатившейся бочки, — пить буду!

— Вот наши дети! Жрецы отнесли бычат к варакам! Чтоб те их кусали! Смотрите, тойры, на ваших детишков!

Он поднимал на руках безжизненные тела, поворачивался, показывая. Косматые головы молча поворачивались за ним.

— Врешь! — снова завопил тот же голос и гулкий удар кулаком выбил из бочки деревянную пробку. Пиво, булькая и воняя, торопливо потекло на босые ноги.

Нартуз заорал, перекашивая яростное лицо.

— Ты, старая пьянь! Довека буду жалеть, что отдал тебе славную женку! Твоя дочь, Топтун, поглянь на нее! Я ее сделал, а ты растишь. И бочка тебе важнее. Эх ты, могучий. Грязный вонючка, а не тойр, тьфу!

Абит стоял рядом с ним, прижимая к груди девочку с лохматыми волосами, закрывшими согнутый локоть.

— Лойка? — Топтун встал, отпихивая полупустой бочонок. Оглянулся на столпившихся жрецов. И полез через стадо, отдавливая ноги и дыша старым перегаром. Заросшее серой щетиной лицо кривилось, он повторял имя дочери, а сильные руки меж тем ловко отбрасывали тех, кто мешал пройти.

«Лойка, ну да, и мать ее — Вайна». То, что имена все же не вылетели из растерянной головы, сразу успокоило Нартуза и он, глядя на Топтуна, свирепо передразнил его:

— Лойка! Вспомнил, вонючка. Если б не Пень, не видать тебе девки. А вы! — он перевел на тойров негодующий взгляд и прибавил в голос скорбной издевки, — пляшете тут, пока ваших детишков отдают мутам! Вона, бегите смотреть, целую яму нарыли их. И детей повешали!

Пожилой тойр вышел вперед и, наспех поклонившись застывшим жрецам, покачал головой, — совсем ты башкой ударился, Нарт. Врешь все.

— Не врет! — сердито закричал один из парней, размахивая булыжником, — я тама был, мы были. Висели дети, я видел! А женки ваши лежат связаны да опоены, чтоб значит, не блажили зря.