Стивен Кинг - Бессонница

— Раздевайся и отправляйся под душ. — Ральф хотел было сказать, что моментально заснет, как только его головы коснутся струи теплой воды.

Но тут Луиза добавила нечто, от чего он поспешно изменил свое решение. — Не обижайся, но от тебя попахивает, особенно от рук. Точно так же пахло от рук моего брата Вика, когда он целыми днями чистил рыбу.

Две минуты спустя Ральф уже стоял под душем, намылившись с головы до пят.

Когда Ральф вышел из ванной, Луиза спряталась под двумя пуховыми одеялами. Виднелось только ее лицо, да и то начиная от носа. Ральф бегом пересек комнату, болезненно стесняясь худых ног и большого живота. Он откинул одеяло и быстро нырнул под него, замерев, когда прохладные простыни коснулись разгоряченной водой кожи.

Луиза сразу же скользнула на его сторону кровати и обвила Ральфа рукой. Он, зарывшись лицом в ее волосы, позволил себе расслабиться. Было просто замечательно лежать рядом с Луизой под теплым одеялом, пока снаружи завывал ветер, сотрясая стекла в рамах. Все равно что в раю.

— Слава Богу, что в моей постели мужчина, — сонно произнесла Луиза. — Слава Богу, что это я, — отозвался Ральф, а она рассмеялась:

— Как твои ребра? Может быть, принести тебе аспирин?

— Не надо. Уверен, что утром боль возобновится, но в данный момент теплый душ совершил чудо. — Мысль о том, что может и чего не может произойти утром, разбудил спящий в уме вопрос, ожидавший, очевидно, своего часа. — Луиза?

— М-м-м-м?

Мысленно Ральф увидел себя подскакивающим в темноте, глубоко уставшим, но абсолютно не сонным (определенно это было одним из жесточайших мировых парадоксов), как только на электронных часах появлялись цифры 3.47 или 3.48; каждый час длился так долго, что за него можно было построить величественную пирамиду Хеопса.

— Как ты думаешь, мы будем спать всю ночь? — спросил он.

— Да, — уверенно ответила Луиза. — Думаю, теперь мы будем спать очень хорошо.

А мгновение спустя Луиза занималась именно этим.

Ральф не спал еще минут пять, обнимая женщину, вдыхая великолепный аромат, исходящий от ее теплого тела, роскошного и гладкого, на ощупь дающего ощущение шелка, даже более удивительного, чем события, приведшие его сюда. Ральфа переполняло глубокое, древнее как мир, сладкое чувство, узнаваемое, но пока безымянное, возможно, потому, что оно так давно исчезло из его жизни.

Снаружи завывал ветер — глухой, пустой звук в водосточной трубе, словно самый большой в мире мальчишка — Нирвана — дул в горлышко самой большой в мире бутылки, и Ральфу показалось, что, возможно, в жизни нет ничего лучше, чем лежать в мягкой кровати, обнимая спящую женщину, когда осенний ветер стонет снаружи твоего рая.

Но все же было кое-что получше — по крайней мере одно, — ощущение засыпания, мягкого погружения в прекрасную ночь, соскальзывания в поток неизвестного; так каноэ соскальзывает со стапеля и плавно движется по водам широкой, величавой реки в яркий солнечный день.

«Из всех вещей, доставляющих радость в наших шоттаймеровских жизнях, сон, определенно, самое лучшее», — подумал Ральф.

И снова на улице бушевал ветер (теперь его завывание доносилось очень издалека), а когда Ральф ощутил, что волны огромной реки приняли его, он наконец-то смог определить чувство, охватившее его, когда Луиза, обвив его рукой, легко и доверчиво, словно ребенок, уснула рядом. У этого переживания множество имен — мир, безмятежность, исполнение желаний, — но теперь, когда дует ветер, а Луиза слегка похрапывает во сне, Ральфу показалось, что это одна из тех редких вещей, которые известны, но абсолютно не называемы: структура, аура, возможно, целый уровень существования в потоке бытия.

Это был нежный и гладкий красновато-коричневый цвет покоя; это тишина, следующая за выполнением трудного и такого важного задания.

Когда снова подул ветер, донося отдаленные звуки сирен, Ральф его не услышал. Он спал. Ему приснилось, что он вставал в туалет, и он предполагал, что то был не сон. Ему снилось, что они с Луизой занимались медленной, сладостной, восхитительной любовью, и это также вполне могло оказаться не сном. Если и были другие сны или моменты пробуждения, он их не помнил, и на сей раз не было никакого резкого подъема в три или четыре часа утра. Они проспали — иногда раздельно, но чаще прижавшись друг к другу — до семи часов субботнего вечера; почти двадцать два часа, и этим все сказано. С заходом солнца Луиза приготовила завтрак — великолепные пышные оладьи, бекон, жареный картофель. Пока она хлопотала в кухне, Ральф пытался напрячь мускул, спрятанный глубоко в мозгу, — стараясь вызвать ощущение щелчка. Но у него не получилось. Когда попробовала Луиза, у нее тоже ничего не вышло, хотя Ральф мог поклясться, что на мгновение она вспыхнула, и он увидел газовую плиту прямо сквозь нее.

— Вот и к лучшему, — сделала вывод Луиза, расставляя тарелки.

— Наверное, — согласился Ральф, по-прежнему считая, однако, что у него все получилось бы, потеряй он вместо кольца, отобранного у Атропоса, кольцо, подаренное Кэролайн, — его мучило ощущение, что некий короткий, но значительный отрезок его жизни вычеркнут навсегда.

А спустя две ночи глубокого, беспробудного сна ауры тоже стали бледнеть. На следующей неделе они исчезли полностью, и Ральф начал думать, уж не приснилось ли ему все это в диковинном сне. Он знал, что это не так, но все труднее и труднее было верить в знание. Конечно, на правой руке остался шрам, но и тут Ральф сомневался, уж не берет ли шрам свое происхождение в тех годах, когда в его волосах не блестела седина, но в глубине души он по-прежнему верил, что старость — это миф, или сон, или нечто, предназначенное для людей, не таких особенных, как он.