Может быть, они включат следующее — сами Томминокеры? Может быть, их прозрачно-серые руки с шестью пальцами уже начали сжиматься и разжиматься, как руки Бобби, когда она уставилась на тела в пустой рубке управления? И их когтистые ступни задрожали, задергались? Может быть, и головы завертелись, и они смотрят на них своими млечными глазами?
Я хочу уйти. Призраки слишком живые, и я хочу уйти.
Он тронул Бобби за плечо. Она отскочила. Гарденер взглянул себе на запястье — но там не было часов, только белая полоса на загоревшей коже. Это были «Таймеко, старые добрые ходики, которые побывали с ним в стольких переделках и выбирались оттуда целыми. Но два дня раскопок их доконали. ЭТО как раз то, чего не попробовал Джон Камерон Свэйз в рекламных роликах, подумал он.
Бобби что-то показывала. Она указала на воздушный баллон, притороченный к ее поясу, и подняла глаза на Гарденера. Как долго мы здесь?
Гарденер не знал и не хотел знать. Он хотел убраться отсюда, пока этот проклятый корабль не проснулся окончательно и не натворил Бог-знает-чего.
Он показал ей на проход. Достаточно долго. Давай-ка рванем отсюда.
В стене рядом с Гарденером зародился низкий, какой-то вкрадчиво кудахчущий звук. Он отпрянул. Капельки крови, медленно сочащиеся из носа попали на стену. Его сердце бешено заколотилось.
Спокойно, это просто какая-то помпа.
Вкрадчивый шумок начал смягчаться… и затем что-то испортилось. Раздался скрип металла, который царапают, и быстрые, похожие на щелчки разрывы. Гарденер почувствовал, как стена завибрировала, и на мгновение свет, казалось, затрепетал и потух.
А мы сможем найти выход в темноте, если свет погаснет? Твой шутила, наверно, сеньор.
Помпа заработала снова. Раздался визг металла, от которого зубы Гарденера сами закусили резинку в маске. Он наконец разжал их. Донесся долгий громкий всхлип, как от сосания соломинкой на дне стеклянного стакана. Затем молчание.
Не все кончается так хорошо, подумал Гарденер, и почему-то нашел в этой мысли утешение.
Бобби показала: пойдем, Гард.
Прежде чем он тронулся с места, он поймал испуганный взгляд Бобби, обращенный на ряды коек с мертвецами.
Затем Гарденер пополз обратно по тому же пути, пытаясь делать спокойные, ровные движения, потому что клаустрофобия уже начала сгущаться вокруг него.
В рубке управления одна из стен обратилась в гигантское смотровое окно в пятнадцать футов длиной и двадцать высотой.
Гарденер застыл, разинув рот, созерцая голубое мэнское небо и фигуры сосен и елей вокруг котлована. В нижнем правом углу он мог видеть деревянную крышу их навеса. Он пялился на окно несколько секунд — достаточных, чтобы разглядеть большое белое летнее облако, плывущее по небу, прежде чем осознал, что это не может быть окном. Они были где-то в центре корабля и глубоко в земле. Окно в этой стене не могло показать ничего, кроме самого корабля. Даже если бы они были ближе к обшивке, это был бы вид жилковатой скальной стены, может быть, с клочком неба в самом верху.
Это телеэкран какой-то. Что-то похожее на телеэкран, конечно.
Но никаких полос. Иллюзия была полной.
Очарованный этой картиной, забыв о своей клаустрофобии, Гарденер медленно подошел к стене. Наклон комнаты давал ему странное чувство полета, такое же, какое возникает, если соскользнуть мысленно за пульт в кабине аэротренажера и поставить фальшивый рычажок в положение «крутой вираж». Небо было такое светлое, что он прищурился. Он продолжал глядеть в стену, так же, как смотришь в кино, ожидая разглядеть экран позади картинки, если подобраться ближе, но стена не была похожа на киноэкран. Сосны были настоящие, ярко-зеленые; только то, что он не мог чувствовать ветерка или запаха древесины, подсказывало, что все видимое — убедительная иллюзия.
Он подошел еще ближе, вглядываясь в стену.
Эта камера, должно быть, установлена на внешней обшивке корабля, может быть, в том самом месте, где Бобби споткнулась. Угол обзора как раз такой. Но, черт возьми! Это так реально! Если бы ребята из Кодака или Поляроида это увидели, они бы взвыли.
Его схватили за руку — очень крепко, он вздрогнул от ужаса и обернулся, ожидая увидеть одного из них, такого ухмыляющегося, с собачьей башкой, держащего провод с вилкой на конце: нагнитесь немного, мистер Гарденер, это не больно.
Это Бобби. Она указала на стену. Она отвела руки и начала извивать кисти, изображая какую-то шараду. Затем указала снова на стену. Наконец, Гарденер понял. При всей серьезности изображения было смешно. Бобби пыталась показать казнь на электрическом стуле, намекая на то, что прикосновение к этой стене-окну может быть весьма похожим на касание третьей рельсы в подземке.
Гарденер кивнул, потом ткнул пальцем в сторону широкого коридора, по которому они сюда пришли. Бобби тоже кивнула и направилась туда.
Как только Гарденер влез в переборку, ему показалось, что раздался шорох, как от сухого листа; он обернулся, чувствуя дикий детский страх, заползающий в мозг. Он подумал, что это могут быть они, чьи тела лежат в углу; они, медленно вставшие на свои когтистые ноги, как зомби.
Но они спокойно лежали клубком причудливых рук и ног. Широкий, ясный вид неба и деревьев на стене (или сквозь стену) туманился, теряя очертания и краски.
Гарденер развернулся обратно и как мог быстро пополз за Бобби.
Глава 7
Сенсация, продолжение
Ты с ума сошел, сказал самому себе Джон Леандро, въезжая на ту самую парковку, которой пользовался Эверетт Хиллман три недели назад. Леандро, конечно же, этого не знал. Да, вероятней всего все было именно так.
Хорошо, подумал он, выбираясь из старого автомобиля. Мне двадцать четыре, не женат, ношусь, как белка в колесе, и если я сошел с ума, так это потому, что нашел это, да, я. Я наткнулся на это. Его много, и все мое. Моя история. Нет, по-другому. Это немодно, но какого черта — именно так это и называется. Моя сенсация, и я собираюсь ее объездить, пока меня не сбросили. Я не собираюсь позволить меня укокошить, но, пока у меня будут силы, я это так не оставлю.
Леандро стоял на парковке в четверть первого, тем самым днем, который так быстро становился самым длинным днем в его жизни (и мог стать последним, несмотря на все его попытки убедить себя в обратном), и думал: Молодец. Объезди это, пока тебя не сбросили.
Чувствительно. Саркастично, но чувствительно. Та половинка его мозга, казалось, не имеет такого чувства. Моя история, повторил он упрямо. Моя сенсация.
