— Мистер Каллендер просит вас подождать у входа, — раздался ответ.
Дверь тихо закрылась.
Сид так старался стоять смирно, что его уже начала бить дрожь, а мистер Энтвистл чопорно спустился по ступеням и прошел ко второй карете. Сид был потрясен, но вместе с тем почувствовал и восторг; он увидел, что на лице его напарника-плакальщика отразилась на этот раз уже неподдельная скорбь. Для Сида было полной неожиданностью, что существуют семейства настолько важные, что и самого Энтвистла не пускают в дом, и плакальщик от удивления только и уставился во все глаза. Тут дверь снова открылась и вышли те, кто собирался проводить покойного в последний путь.
Показались толстый дворецкий, молодой джентльмен с рыжеватыми бакенбардами и невысокая седоватая леди, но внимание Сида привлекла та, что стояла позади остальных в тени. Глаза этой светлокожей девушки были голубые, необыкновенно светлые, а волосы выглядели почти белыми. Девушка казалась чуть ли не бесцветной, красотой напоминая статую. Все были в черном, и невысокая леди держала девушку под руку.
— Тебе незачем идти, Фелиция, — сказала она. — Это зрелище не для юной леди.
— Но ты же идешь, тетя Пенелопа.
— Я уже не юная леди, и нельзя же нам отправлять мистера Каллендера одного вершить столь печальное дело.
— Но мое место, конечно же, возле Реджиналда, тетя Пенелопа.
— Ты и так сделала для него более чем достаточно, и, если он тебя любит, ему не придет в голову подвергать тебя такому тяжкому испытанию. Кроме того, тебе нужно остаться здесь, чтобы присмотреть за слугами, иначе к нашему возвращению с поминального стола все растащат.
Ни дворецкий, ни его хозяин ни на это, ни на все остальное ничего не сказали, а когда пожилая дама заявила: «Не хочу больше слушать об этом», молодой джентльмен взял ее под руку, и дворецкий закрыл за ними дверь. Сид, которого не интересовал никто, кроме оставшегося за дверьми бледного ангела, пришел в себя и приступил к исполнению своих обязанностей, то есть сопроводил Реджиналда Каллендера и ту, кого девушка-ангел называла тетей Пенелопой, к первой карете. Одна из лошадей, хотя и была в шорах, шарахнулась; в остальном же все проходило спокойно, не считая языка тети Пенелопы.
— Пасмурный день отлично подходит для похорон, как мне кажется. Мрачно, как раз как полагается, но и не так уж неприятно. В день, когда мы хоронили родителей бедняжки Фелиции, шел проливной дождь, почти буря, а малышка плакала громче грозы, и мне, пожалуй, никогда в жизни больше не случалось так вымокнуть. Я совершенно уверена, что на нее все это очень повлияло. Она с тех самых пор такая ранимая. Так ведь и солнечный день тоже не годится. Помню, как похороны одной моей кузины просто испортила ясная погода, совершенно неуместная. Нет, мне кажется, что лучше всего хоронить при пасмурной погоде.
Она сделала решительный жест своим веером из черных перьев и подождала, пока Сид откроет дверь кареты.
— День выбирал дядя Уильям, а не я, — заметил Реджиналд Каллендер, помогая тете Пенелопе подняться на ступеньку.
— Чепуха! Если бы ваш дядя Уильям мог выбирать, этот день так бы никогда и не наступил. Он бы предпочел растратить все свое состояние, а не оставлять его вам, мистер Каллендер. Оно вам, правда, не так уж и нужно, ведь скоро у вас будет весьма богатая жена. А все же приятно видеть, как состояния двух семей объединяются благодаря союзу наследников, да?
— Несомненно, — ответил Каллендер, когда дверь за ними закрылась и он уселся возле тетушки своей невесты.
Голова у него уже раскалывалась, он понимал, что похороны дяди превращаются в более тяжкое испытание, чем он был готов вынести в качестве скорбящего родственника. Накануне вечером он перебрал виски, пытаясь успокоить нервы и заглушить неуместные мысли о том, что теперь, благодаря этой утрате, он счастливейший человек на свете. А чего еще мужчина может себе пожелать, если не богатства и не красавицу жену? Разве что избавиться от головной боли и от болтливой тетки, которая, похоже, в восторге от всего, что связано со смертью.
— Как печально, что похоронная процессия так немноголюдна, да? Все, конечно, сделано по последнему слову моды, но как жалко, что некому это оценить.
— Всех своих партнеров мой дядя пережил на несколько лет, а я последний его родственник, как вам известно. Последний из рода Каллендеров. Никого из тех, кто мог бы скорбеть по нему, уже просто не осталось.
— А как же идет Фелиции этот черный шелк! Ей нельзя носить это постоянно, вы понимаете; она, собственно говоря, не в трауре, но нужно же показаться в таком славном платье. Я, знаете ли, отвела ее в салон траурных нарядов от Джея, что на Риджент-стрит, там нам обеим и сшили платья для похорон вашего дяди.
— Они и правда очень красивые, — пробормотал Каллендер, поднеся руку к голове. Он надеялся этим жестом обратить внимание на свое состояние и при этом потереть гудевший висок. От хода кареты его уже начинало слегка укачивать.
— Конечно, я и раньше заказывала платья от Джея; так много друзей и родственников умерло за эти годы. Мне кажется, самые красивые траурные платья шьют для вдов, но ведь нельзя остаться вдовой, не побывав замужем, верно?
Каллендер мог бы на это ответить, но тетя Пенелопа отвернулась от него и устремила взор на лондонские улицы.
— Вы, как я вижу, решили поехать мимо парка, — сказала она. — Уверена, это очень правильная мысль. Я думала, что вы выберете короткий путь, а там нас почти никто не увидел бы.
— Так пожелал мой дядя, — поведал Каллендер. — Он сделал распоряжения по поводу собственных похорон и оставил их у своего поверенного, мистера Фробишера.
— Как же он предусмотрителен! Я о таком никогда и не задумывалась, но теперь при первой возможности обязательно составлю планы касаемо моей собственной кончины. Я, конечно, не владею состоянием, которое компенсировало бы моим наследникам такие расходы…
— Фелиция, я уверен, рада будет о вас позаботиться, — со вздохом ответил Каллендер.
— Вы так полагаете? Да, думаю, она так и сделает. Такая щедрая девушка, возвышенная натура. Все ее мысли высоко, там, где ангелы.
Каллендер про себя искренне пожелал, чтобы высоко с ангелами оказалась и тетя Пенелопа. Он закрыл глаза и стал думать о Фелиции. Если бы его сейчас хоть на мгновение оставили в покое, он тут же провалился бы в сон.
— Значит, и Кенсал Грин тоже выбрал ваш дядюшка?
— Что, простите? — переспросил Каллендер, заставив себя выйти из забытья.
— Я говорю, Кенсал Грин. Кладбище Всех Душ. Где мне и самой, несомненно, хотелось бы с миром покоиться. Я иногда там бываю и до сих пор считаю его самым приятным кладбищем Лондона, хотя за последнее время открыли несколько новых. В любой сфере то, что было первым, часто так и остается самым лучшим, вы согласны? Да, конечно же, нет ничего хуже старых церковных кладбищ. Вы наверняка слышали, в какой рассадник заразы превратились эти безобразные места и что скелеты там выкапывают и сваливают в сараях, чтобы освободить место для новых могил. Содрогаешься от одной мысли об этом.
