стене. Утром это место было безупречно чистым. Перед работой я уже приводил его в порядок после выходных. С тех пор, как я дал ему несколько дней, чтобы разобраться в себе, подобный бардак ждал меня каждый вечер. Я был слишком уставшим для этого. Слишком утомленным для пробежки в парке. Не мог смириться с тем, что, прежде чем готовить, мне придется разгребать все это. Он уже нарушал заведенные мной порядки, подтачивал мою волю и разрушал место, которое я считал святилищем.
Довольно, – снова сказал я себе.
Но хуже всего был запах возле гостиной. Он чуть ли не пульсировал из-под двери. Я собрался постучать, но потом остановился и возненавидел себя за это устойчивое, но жалкое проявление вежливости. Зачем поддерживать этот фарс, играя роль идеального хозяина? Он не питает никакого уважения ни ко мне, ни к моей личной жизни, ни к моему имуществу.
Задыхаясь от гнева, который я счел нездоровым, я отвернулся от двери гостиной. Не способный из-за ярости сформулировать свои претензии, связно поговорить с Юэном, и выглядеть при этом разумным, я ушел прочь. Или дело было в чем-то другом? Если честно, теперь я признаю, что еще я боялся войти в гостиную и посмотреть ему в глаза. Это был страх, но не страх за собственную безопасность. Скорее эмоция, которую испытываешь, когда, бродя по лесу, улавливаешь запах распада и отказываешься искать его источник, чтобы какой-нибудь страшный образ в подлеске потом не впечатался тебе в память. Даже тогда, в самом начале, я боялся того, что могу увидеть в комнате, которую занял Юэн.
Раньше я уже огрызался на него. Я вышел из себя и повысил голос, но сумел лишь еще глубже загнать его в саможаление и всепоглощающее отчаяние – само по себе уже утомительное зрелище.
Я пошел в свою комнату переодеться. Территория, вглубь которой я отступал все дальше и дальше, словно гонимый в самую главную башню моего замка вторжением шума и чумной грязи, беспечно проломивших стены. Также я решил принять душ, и попытаться успокоиться перед надвигающейся конфронтацией. Мне нужна была ясная голова и твердый голос, чтобы достучаться до его детских мозгов, с удобной неспособностью понимать слова, сказанные не в его пользу.
Но моя попытка успокоиться рухнула в тот момент, когда я ступил в свою спальню. В тот день он побывал там.
Снова.
Либо у него не хватало мозгов скрыть свои следы, либо он показывал умышленное пренебрежение к моим просьбам. После последнего раза я попросил его не заходить в мою комнату. Но я отчетливо видел выдвинутые ящики в моем шкафу и вмятину от его зада на кровати, где он сидел и разглядывал мои вещи. Личные вещи.
Я бросился в гостиную.
И тут же растерялся. Из динамиков с треском несся жестяной смех. Пол вибрировал. Я закашлялся. Закрыл рот и нос. В голове у меня возникла картина длинных, желтых ногтей на ногах и нижнего белья, бурого от грязи, как саван трупа. Я даже почувствовал на языке привкус его тела. Я снова закашлялся, хотя это больше было похоже на рвотные позывы.
В полумраке я увидел темную фигуру, развалившуюся в моем любимом кресле. Один тапок был сброшен, и бледная ступня лежала у него на коленях. В мультике, шедшем по телевизору, что-то взорвалось, и в момент вспышки я увидел весь ужас его ноги. Желтые зубы стиснуты, нос сморщен, глаза прищурены, лоб нахмурен, он сосредоточенно чесал своими грязными клешнями красный, чешуйчатый псориаз на стопе.
– Господи, – произнес я, и задел ногой пустую пивную банку. Та покатилась под захламленный кофейный столик, где стояли чайные чашки. Я схватил со столика пульт от телевизора и убавил громкость. Юэн натянул носок на ногу.
– Чешется, – сказал он, улыбаясь.
– Я не удивлен.
В груди стало тесно. Мысли путались. Что я собирался сказать? Меня душила ярость. Неужели я забыл, что собирался сказать? Возможно, дело в его разоружающем пристальном взгляде, которым Юэн смотрел на меня. Он казался безучастным. Его глаза всегда оставались неподвижными. Он смотрел на меня, словно тот кот, который жил у нас в семье, когда я был ребенком. Кот, который сидел и смотрел. Его черные глаза заставляли меня чувствовать каким-то уязвимым и виноватым, будто его подозрения в моих неприемлемых мыслях были больше, чем догадка. Но он, как кот, действительно ждал какого-то вызова или нападения. Это были глаза человека, не способного на доверие.
Я отвернулся. От его взгляда я испытывал отвращение, выворачивающее наизнанку. И ненавидел себя за это. Если я не мог выдержать его взгляд, то не удивительно, что он разрушает мой дом.
Я увидел разбросанные по всей комнате книги, которые он взял с полок. Они лежали раскрытые, лицевой поверхностью вниз. Я не мог сконцентрироваться на чем-то, кроме мультиков и картинок в журналах. Я увидел возле его кресла первое издание в твердом переплете Уолтера Де Ла Мара. На суперобложку была поставлена кружка чая.
Я бросился через комнату и схватил книгу. На обложке красовалось круглое пятно.
– Господи Иисусе.
Он захихикал.
– Ты знаешь, насколько ценная эта книга?
Юэн пожал плечами.
– Это просто книга.
– Моя книга!
– Извини, – ответил он автоматическим, спокойным тоном.
– Сколько раз я говорил тебе об этом? – я окинул взглядом комнату, указывая рукой на царящий в ней хаос.
Он снова захихикал.
– Вы только его послушайте.
Я резко закрыл глаза, задержал дыхание и сел на диван.
– Нам нужно поговорить.
– О чем?
А ты как думаешь? Как я говорил тебе почти каждый вечер на этой неделе, ты не можешь здесь больше оставаться.
Он уставился на меня, его лицо не выражало никаких эмоций.
– Посмотри на это место. Посмотри, что ты с ним сделал.
Он равнодушно посмотрел по сторонам.
– Извини, на что я смотрю?
Я хлопнул руками по кожаному дивану.
– Ты не видишь?
– Извини, но что ты имеешь в виду?
– Я посмотрел на потолок, словно взывая к кому-то о помощи. Нет, я не дам себя втянуть в очередное бесконечное, цикличное обсуждение, сбивающее с толку, бессмысленное и проходящее в атмосфере его немытого тела и нестиранной одежды.
– Ты не можешь здесь оставаться. Я хочу, чтобы ты ушел. Сегодня.
Что-то визгливое было в тоне моего голоса, от чего он звучал глупо и беспомощно.
– Прости, но почему?
И тут меня прорвало.
– Бардак! Гребаный бардак! Мусор. Старые газеты. Грязны чашки и тарелки. Везде пролитая еда. Отопление, включенное на полную. На улице двадцать четыре градуса тепла. Окна закрыты и зашторены. Здесь воняет! Ты портишь
