Она тогда уставилась на дырку и смотрела на нее, а потом открыла ящик слева от раковины, порылась в своей убогой косметике руками, которые словно были не ее. Вытащила карандашик для бровей и снова посмотрела в зеркало.
Она подняла руку с карандашиком, повернув его тупым концом к себе, и начала медленно засовывать в дырку на лбу. «Нет! – стонала она про себя. – Прекрати, Бека, ты же не хочешь…»
Но, видимо, что-то в ней хотело, потому что она продолжала. Никакой боли она не чувствовала, а карандашик идеально подходил по ширине. Она протолкнула его на дюйм, затем на два, затем на три. Она смотрела на себя в зеркале, на женщину в цветастом платье, у которой изо лба торчал карандаш. Она протолкнула его на четвертый дюйм.
Карандаша почти не осталось, Бека, будь осторожна, ты же не хочешь, чтобы он провалился туда и стучал, когда ты будешь ворочаться ночью. Будил Джо…
Она истерически захихикала.
Пять дюймов – и тупой кончик карандаша наконец наткнулся на что-то. Оно было твердое, но легонький нажим создал ощущение губчатости. В тот же миг весь мир обрел пронзительную яркость, позеленел, и кружева воспоминаний заплясали в ее сознании – в четыре года она катается на санках в комбинезончике старшего брата, моет классную доску после уроков, «импала» пятьдесят девятого года ее дяди Бена, запах свежескошенногс сена…
Она выдернула карандашик из головы, судорожно опоминаясь, в ужасе ожидая, что из дырки хлынет кровь. Но крови не было, и не было следов крови на блестящей поверхности карандашика для бровей. Ни крови, ни.., ни…
Об этом она думать не будет! Она бросила карандашик назад в ящик и одним толчком задвинула ящик. Ее первое желание заклеить дырку вернулось с утроенной силой.
Она открыла зеркальную дверцу аптечки и ухватила жестяную коробочку с пластырями. Коробочка выскользнула из ее дрожащих пальцев и со стуком скатилась в раковину. Бека вскрикнула и тут же приказала себе заткнуть дырку, заткнуть, и все. Заклеить, заставить исчезнуть. Вот что надо было сделать, вот что требовалось. Карандашик для бровей? Ну и что? Забыть – и конец. У нее нет никаких симптомов повреждения мозга, таких, какие она наблюдала в дневных программах и в «Докторе Маркусе Уэбли» – вот что главное. Она совершенно здорова. Ну а карандашик.., забыть, и все тут!
И она забыла – во всяком случае, до этой минуты. Она посмотрела на недоеденный обед и с каким-то оглушенным юмором поняла, что ошиблась относительно своего аппетита – кусок в горло не лез.
Она отнесла свою тарелку к мешку для мусора и соскребла в него объедки, а Оззи беспокойно кружил у ее ног. Джо не оторвался от журнала. В его воображении Нэнси Фосс снова спрашивала его, действительно ли язык у него такой длинный, как кажется.
***Она пробудилась глубокой ночью от какого-то спутанного сна, в котором все часы в доме разговаривали голосом ее отца. Джо рядом с ней распростерся на спине в своих боксерских трусах и храпел.
Ее рука потянулась к пластырю. Дырка не болела, не ныла, но чесалась. Она потерла пластырь, но осторожно, опасаясь новой зеленой вспышки. Однако все обошлось.
Перекатившись на бок, она подумала: «Ты должна сходить к доктору, Бека. Надо, чтобы ею занялись. Не знаю, что ты сделала, но…»
«Нет, – ответила она себе. – Никаких докторов». Она перекатилась на другой бок, думая, что будет часами лежать без сна, задавая себе пугающие вопросы. А вместо того уснула через минуту-другую.
***Утром дырка под пластырем почти не чесалась, и было очень просто не думать о ней. Она приготовила Джо завтрак и проводила его на работу. Кончила мыть посуду и вынесла мусор. Они держали его возле дома в сараюшке, который построил Джо – строеньице немногим больше собачьей конуры. Дверцу приходилось надежно запирать, не то из леса являлись еноты и устраивали кавардак.
Она вошла внутрь, морща нос от вони, и поставила зеленый мешок рядом с остальными. В пятницу или субботу заедет Винни, а тогда она хорошенько проветрит сараюшку. Пятясь из дверцы, она увидела мешок, завязанный не так, как остальные. Из него торчала загнутая ручка, вроде ручки зонтика.
Из любопытства она потянула за нее и действительно вытащила зонтик. Вместе с зонтиком на свет появилось несколько зацепившихся за него побитых молью распускающихся шапочек.
Смутное предупреждение застучало у нее в голове. На мгновение она словно посмотрела сквозь чернильное пятно на то, что скрывалось за ним, на то, что произошло с ней (дно это на дне что-то тяжелое что-то в коробке что-то чего Джо не помнит не} вчера. Но разве она не хочет узнать?
Нет.
Не хочет.
Она хочет забыть.
Она попятилась вон из сараюшки и задвинула засовы руками, которые тряслись только чуть-чуть.
***Неделю спустя (она все еще меняла пластырь каждое утро, но ранка затягивалась – она видела заполняющую ее новую розоватую ткань перед зеркалом в ванной, когда светила в дырку фонариком Джо) Бека узнала то, что половина Хейвена либо знала, либо вычислила – что Джо ее обманывает. Ей сказал Иисус. В последние три дня или около того. Иисус рассказывал ей самые поразительные, ужасные, сокрушающие вещи. Ей от них становилось нехорошо, они лишали ее сна, они лишали ее рассудка.., но разве не были они удивительными? Разве не были правосудными? И разве она перестанет слушать, просто перевернет Иисуса на Его лик, может быть, завизжит на Него, чтобы Он заткнулся? Нет и нет. Во-первых. Он же Спаситель. Во-вторых, вещи, которые ей рассказывал Иисус, вызывали в ней жуткую насильственную потребность узнавать о них.
Бека никак не связывала начало этих божественных откровений с дыркой у нее во лбу. Иисус стоял на полсоновском телевизоре «Зенит», и стоял Он там лет двадцать. А до того, как упокоиться на «Зените», он венчал поочередно два радиоприемника «Ар-си-эй» (Джо Полсон всегда покупал все исключительно американское). Это была чудесная картинка, создававшая трехмерное изображение Иисуса, которую сестра Ребекки прислала ей из Портсмута, где жила. Иисус был облачен в простое белое одеяние, а в руке Он держал пастушеский посох. Поскольку картинка была сотворена (Бека считала «изготовлена» слишком низменным словом для подобия, которое казалось настолько реальным, что в него почти можно было засунуть руку) до появления Битлов и тех перемен, которые они обрушили на мужские прически, Его волосы были не очень длинными и безупречно аккуратными. Христос на телевизоре Беки Полсон зачесывал свои волосы слегка на манер Элвиса Пресли, после того как Пресли расстался с армией. Глаза у него были карие, кроткие и добрые. Позади него в безупречной перспективе уходили вдаль овечки, белоснежные, как белье в телевизионной рекламе мыла. Бека и ее сестра Коринна и ее брат Роланд выросли на овечьей ферме под Глостером, и Бека по личному опыту знала, что овцы ни-ког-да не бывают такими белыми и пушисто-кудрявыми, будто облачка хорошей погоды, опустившиеся на землю. Но, рассуждала она, если Иисус мог претворять воду в вино и воскрешать мертвых, так и подавно был способен, пожелай он того, удалить дерьмо, налипшее на задницы агнцев.
