— О чем ты?
— Как часто вы покидаете дом?
— Покидаем? В смысле выходим на Свалку?
— Да нет же, нет. Я имею в виду отдых. Съездить в город, увидеть Лондон, размять ноги.
— Ох, мы не выходим из дома.
— Говорите яснее, — сказала я.
— Мы здесь всегда. Зачем нам ездить в Лондон?
— Что ж, а вот я через некоторое время туда съезжу, — сказала я. — Когда узнаю, как это можно сделать. Погуляю, встречусь с друзьями.
— С друзьями! — воскликнула одна. — Как чудесно!
— Ты говорила, новенькая Айрмонгер, о своем доме.
— Расскажи нам о нем, пожалуйста.
И я им рассказала. Одной молчаливой женщине больше всего понравился конец моей истории, та ее часть, в которой речь шла о моем прибытии в Айрмонгер-парк, когда слуги забрали мои вещи. Эта часть понравилась ей потому, что женщина сама была ее героиней.
— Я в твоей истории, — сказала она мне очень тихо. — Я — ее часть. Подумать только, вот она я, в самом конце. Это же замечательно, правда? Я, я сумела попасть в историю!
Когда я спросила о ее собственной истории, она не смогла ничего вспомнить. У других получалось вспомнить лишь незначительные детали вроде ударов линейкой по рукам или того, как их забрали в Дом-на-Свалке, лопнувшего воздушного шарика, бородатого мужчины, платья, того, как кто-то держал их за руку или читал им книгу вслух. Находившиеся в спальне молодые Айрмонгеры могли вспомнить больше, но многие из них родились в Доме и не говорили ни о чем, кроме игр в Пепельной. Одна-две девушки почти сумели вспомнить мать или отца, но те были лишь тенями родителей, шляпами или платьями, время от времени проплывавшими в воздухе в виде усов или бус. Эти родители состояли лишь из слабых запахов и едва различимого шепота.
В спальне были две старые Айрмонгерши, одетые в такие же белые ночные рубашки, что и все остальные. Их сморщенные и согбенные тела покрывали те же одеяния, что и тела молодых, полных жизни девушек. Однако они не принимали участия во всеобщем оживлении и не прислушивались к моей истории. Когда одна девушка подошла к их кроватям, чтобы шепотом им что-то пересказать, старухи повернулись к ней спиной и накрыли свои большие уши высохшими руками, чтобы не слышать ее. Одна все время требовала от нас говорить потише и даже грозилась позвать миссис Пиггот.
Кроме старух, в комнате была еще и одна девушка, которая не стала ко мне подходить. Она была маленькой, но обладала таким огромным носом, словно он принадлежал кому-то еще.
— А это кто? — спросила я.
— Не волнуйся из-за нее. Тебе не нужно из-за нее огорчаться.
Они сказали мне, что до моего появления именно она была последней из прибывших сюда и они ходили к ее кровати каждую ночь, чтобы послушать ее истории. Но теперь она осталась в одиночестве, поскольку уже не была новенькой.
— Иди сюда, — позвала я девушку. — Я бы хотела послушать твою историю.
Она накрылась одеялом с головой и не высовывалась до самого утра.
— Твой предмет рождения — это спичечный коробок, — сказала девушка, сидевшая рядом со мной. Ее голос звучал гордо, словно она открыла мне тайну, хотя я сама сказала ей об этом, а остальные обсуждали это всего полчаса назад.
— Что за шум из-за спичечного коробка? — сказала я.
— Они очень важны, предметы рождения.
— Важны. Я была сама не своя, пока не получила мой.
— И что же это, — спросила я, — раз он настолько важен?
— Мой — это колокольчик.
— Столько шума из-за колокольчика! — сказала я.
— Ну, а мой, — сказала другая, — это черпак.
— А мой — совок для мусора.
— Мой — щетка для одежды.
— Мой — утюг.
— Мой — игла.
— Мой — гипсовые ножницы.
— Все они там, в комнате миссис Пиггот. А ключи у миссис Смит. Нам позволяют видеть их раз в неделю.
— Чудесный день!
— Наверху они носят свои Предметы с собой, они всегда при них. Но не внизу. Внизу за ними присматривает миссис Пиггот.
— Но этим утром мадам Розамуть потеряла свой Предмет. Они обыскали весь дом, но не нашли его.
— Это дверная ручка.
— Чудесная медная дверная ручка.
— Тогда почему бы им просто не дать ей новую? — спросила я.
— О, это будет совсем другая ручка.
— Это уже будет не ее дверная ручка.
— Это была чудесная вещь, я сама ее видела. Однажды, когда была нехватка, меня отправили наверх и позволили быть ее горничной.
— Горничной? — спросила я.
— Горничная — это Айрмонгер снизу, которой позволено одевать тех, кто над нами, обслуживать их тела. Это очень привилегированное положение. В этой спальне нет горничных, потому что у каждой горничной есть своя комната.
— С ночным горшком.
— Да. А нам приходится пользоваться общими.
— Теперь же нам особенно строго запрещено приближаться к верхним Айрмонгерам. Теперь, когда дверная ручка мадам Розамути отправилась путешествовать.
— Они искали ее повсюду. Мистер Старридж из-за всего этого очень нервничает, все вокруг подавлены. Мы бы все очень хотели найти эту ручку, но никто не знает, куда она подевалась. Они тщательно обыскали наши комнаты, копались в матрацах, выворачивали карманы, перевернули все вверх дном — Господь свидетель, мы их полностью поддерживали, но ее нигде не нашли. Она такая маленькая, а дом такой большой.
— А вы знаете, какой предмет рождения у миссис Пиггот? — спросила я.
— У миссис Пиггот — корсет, у мистера Старриджа — корабельный фонарь, а у мистера Бриггса — рожок для обуви.
— У мистера Грума — щипцы для сахара, а у миссис Грум — форма для желе. У миссис Смит — ключ, один из ключей в ее связке. Я вот думаю, что же случится, если узнать, какой это ключ. Думаю, тогда получится открыть саму миссис Смит!
— Подумай, что может из нее выскочить.
— Мне бы это совсем не понравилось.
— А! Осторожно, Айрмонгер, тебя заедят до смерти!
В ужасной панике все стали колотить по своим ночным рубашкам. Я посмотрела на собственные голые ноги и увидела, что по ним карабкаются полчища насекомых. Я почувствовала их еще раньше, но в темноте подумала, что это легкие касания чьих-то пальцев, потому что девушки и раньше касались и гладили меня. Но сейчас я слышала писк и жужжание и чувствовала, как по мне ползает какая-то мелочь.
— Что это?! — заорала я. — Уберите их!
— Ее кусают.
— Сильно кусают.
— Это все из-за новой крови. Они любят ее.
— Нам лучше вернуться в свои постели. Натяни на себя сетку, Айрмонгер, или ты станешь такой красной и опухшей, что сможешь только стонать и рыдать.
— И чесаться, чесаться, чесаться.
