– Это не совершенная система: ограды, собаки, камеры. Видели экраны в кухне?
– Да.
– Такие же стоят у меня наверху. Камеры обеспечивают полное наблюдение днем и ночью. – Он ткнул большим пальцем на один из прожекторов с камерой позади них. Такой же набор был на каждом десятом столбе. Они медленно вращались взад и вперед, как головы механических птиц.
– Лютер покажет вам, как проходить их одну за другой. Установка стоит целое состояние, но я не уверен, что это больше, чем просто косметика. Эти люди не дураки.
– У вас были нарушители?
– Не здесь. В доме в Лондоне это иногда случается. Конечно, это было, когда я был более видимым.Нераскаявшийся магнат. Иванджелина и я на каждой скандальной странице. Эта разверстая клоака Флит-стрит... но это никогда меня не пугало.
– Я полагал, что вы владели газетой?
– Читали обо мне?
– Да нет, я просто...
– Не верьте биографиям, или колонкам сплетен, или даже Кто Есть Кто.Они лгут. Я лгу... – он закончил обвинение, развлеченный собственным цинизмом. – ...он, она или оно. Бумагомаратели. Грязные сплетники. Презренные, в большинстве.
Были ли это те, от кого он пытался оградиться этим забором: грязные сплетники. Крепость от потока скандалов и дерьма? Если так, это был изысканный способ. Может, это всего лишь гигантский эгоцентризм, подумал Марти. Идея-фикс: полмира, внимательно следящие за частной жизнью Джозефа Уайтхеда?
– О чем вы думаете, мистер Штраусс?
– Об ограде, – солгал Марти, возвращаясь к предыдущему разговору.
– Нет, Штраусс, – поправил его Уайтхед. – Вы думаете, что во мне внутри такого, что я скрываю, как безумец?
Марти почувствовал, что любое дальнейшее препирательство прозвучит как виновность. Он не сказал ничего.
– Не есть ли это традиционная, обычная мудрость, о чем я пекусь? Падший плутократ, мучимый одиночеством. Ведь так обо мне говорят?
– Что-то вроде того, – в конце концов сказал Марти.
– И вы все-таки пришли.
– Да.
– Конечно, вы пришли. Вы думали, что, каким бы сумасшедшим я ни был, ничто не может быть хуже еще одного лязганья запирающейся двери за спиной. И вы хотели выйти.Любой ценой. Вы были в отчаянии.
– Конечно, я хотел выйти. Любой бы хотел.
– Я рад, что вы это признаете. Потому что ваше желание дает мне огромную власть над вами, вы не находите? Вы не осмелитесь продать меня. Вы должны быть преданным мне, как собаки преданы Лилиан, не потому, что она кормит их, а потому, что она – это их мир. Вы должны сделать меня своим миром;моя сохранность, мое здоровье, мой малейший комфорт должны быть вашей главной мыслью, мыслью, с которой вы просыпаетесь. Если так, я обещаю вам свободу, о которой вы даже и не мечтали. Такую свободу, которую может подарить только очень богатый человек. Если нет, я отправлю вас обратно в тюрьму с вашим личным делом, безнадежно испорченным. Понимаете меня?
– Я понимаю.
Уайтхед кивнул.
– Пошли, – сказал он, – идите рядом со мной.
Он повернулся и зашагал. Здесь ограда заворачивала за деревья, и, вместо того, чтобы углубиться в подлесок, Уайтхед предложил сократить путь, направляясь к бассейну.
– Все деревья выглядят для меня одинаковыми, – комментировал он. – Вы можете прийти сюда позже и погулять здесь для успокоения сердца.
Однако они шли по краю леса достаточно долго, чтобы Марти мог получить представление о его значительности. Деревья не получали систематического ухода, это не был резерв Форестри Коммишн, с его режимом. Они стояли близко друг к другу, их кроны переплетались, смесь опадающих листьев и иголок – все это боролось за место под солнцем. Лишь изредка, там где дуб или липа стояли с рано обнажившимися в этом году ветвями, свет хранил молодую поросль. Он пообещал себе вернуться сюда, прежде чем весна украсит это место.
Уайтхед вновь заставил Марти вернуться к основному предмету.
– Отныне я хочу, чтобы вы быль в пределах досягаемости почти все время. Я не хочу, чтобы вы находились рядом со мной постоянно... только при необходимости. Иногда, и только с моего разрешения, вы будете получать что-то вроде увольнительных. Вы водите машину?
– Да.
– Что ж, здесь нет недостатка в машинах, так что мы подберем для вас что-нибудь. Это не совсем точно соответствует правилам, установленным Советом Освобождения. Они рекомендовали, чтобы вы оставались здесь, под присмотром, в течение шести испытательных месяцев. Но я, по правде, не вижу причины удерживать вас от свиданий с теми, кого вы любите, – по крайней мере, когда вокруг меня есть другие люди, следящие за моим благополучием.
– Благодарю вас. Я ценю это.
– Боюсь, что не смогу позволить этого вам прямо сейчас. Ваше присутствие здесь жизненно необходимо.
–Проблемы?
– Моя жизнь постоянно подвергается угрозам, Штраусс. Я или, скорее, мои люди постоянно получают угрозы по почте. Трудность состоит в том, чтобы отделить чудаков, тратящих свое время на написание разных мерзостей общественным деятелям, от настоящего убийцы.
– А зачем кому-то убивать вас?
– Я один из богатейших людей Америки, я владею компаниями, на которые работают десятки тысяч людей; мне принадлежат участки земли столь громадные, что я не смог бы обойти их за те годы, что мне остались, если бы начал прямо сейчас; я владею судами, коллекциями произведений искусства, лошадьми. Из меня легко сделать символ. Легко решить, что если убрать меня и мое окружение, на земле станет больше места и людям станет легче жить.
– Я понимаю.
– Сладкие грезы, – горько произнес он.
Темп их прогулки стал замедляться. Дыхание великого человека стало короче, чем было полчаса назад. Слушая его речь, было легко забыть о его возрасте. Его мнения были по-юношески абсолютистскими. Не было места для зрелости прожитых лет; для неясности или сомнений.
– Я думаю, пора повернуть обратно, – сказал он.
Монолог был уже закончен, и у Марти не было слишком большого желания продолжать беседу. Да и не было сил. Стиль Уайтхеда – с его неожиданными отклонениями и изгибами – утомил его. Ему придется найти позу внимательного слушателя: найти маску, которую нужно использовать, когда лекция начинается и когда она закончена. Учиться со знанием дела кивать в подходящее время и бормотать банальности в нужных для этого перерывах в потоке слов. Это потребует времени, но он научится искусству обращаться с Уайтхедом.
– Это моя крепость, мистер Штраусс, – провозгласил старик, когда они приблизились к дому. Он не выглядел как гарнизон: кирпич был слишком мягким, чтобы быть прочным. – Ее главная задача – охранять меня от опасности.
