Впрочем, наверняка именно поэтому и издают. Чтобы у читателя формировалось чёткое понимание: такого уродливого мирка вы уже никогда не увидите. Радуйтесь, что не живёте в нём.
Но странным образом волнует он меня.
В театре как-то раз ставили «Шагреневую кожу». Шла она недолго, так как все, включая меня, признали постановку неудачной. Мать успела сыграть обе главные женские роли — Полину, возлюбленную Рафаэля, добросердечную простушку, и Феодору, светскую львицу.
Надо заметить, что дворянка Феодора получалась у неё лучше, несоизмеримо лучше, чем честная давалка Полина. В образе Феодоры все мамочкины мечты словно превращались в реальность — званые балы, шампанское в хрустальных бокалах, ласкающие сальными взглядами выпуклости дамских телес усатые банкиры и гусары. Да, она плескалась здесь в своей тарелке.
Полину она не чувствовала и не понимала. Она превращалась в этом образе в обыкновенную колхозницу. Колхозниц она терпеть не могла, потому смотрелась в этой роли жалко. Увы, она так и не смогла преодолеть крестьянскую ограниченность в восприятии искусства и преломляла его в себе в соответствии с собственной психикой. Именно поэтому ей не блистать на Бродвее. И даже во МХАТе.
Я же целиком и полностью олицетворяла себя только с Рафаэлем. Его в театре пытались изобразить три актёра, в том числе Серёженька Костылев, мамочкин полюбовник и мой добрый приятель. Все неудачно. По-советски. Заблудший человек ушедшей эпохи. Не успел прочитать Маркса, а потому обменял радости жизни на призрачность богатств. На плен непрестанно уменьшающейся шагреневой кожи.
Никто, кроме меня (я утрирую, но мне это нравится), не видел в нём Вызов. Вызов, брошенный окружающему миру. Обжигающее Отчаяние, которое побудило его отказаться от размеренной логики жизни и обменять его на сюрреалистическую хрупкость действительности. Пугающую Обречённость, толкнувшую его на сделку с потусторонними силами и не позволившую вернуться в явь — да просто потому, что пути назад уже не было. Ну кто ещё из окружающей биомассы решится на такое?!
Блин, я сыграла бы его лучше всех этих недоделанных актёров! Клянусь, лучше!
Потому что они бурлят и во мне, они здесь, в груди — Вызов, Отчаяние, Обречённость. Мы с ним родственные души! Одно целое.
Ведь и я на самом деле уже прошептала заклинание над кусочком своей шагреневой кожи.
— Бальзак?
Я пугливо обернулась. Шагов не слышала, гостей не ждала.
Алёша. Ну конечно.
Чистенький, причёсанный, в светлой рубашке навыпуск. Словно из бани. Присел рядом, прямо на траву.
— «Шагреневая кожа»… Одобряю. Отчаяние, обречённость… Вызов. Как раз для твоего возраста.
Я захлопнула книгу и отложила в сторону. На край покрывала.
— Возраст тут не причём. Это любовь на все времена.
— Понимаю.
Гад! Смеётся глазами и злить умеет.
— А вообще ты же не читал, так что к чему я объясняю тебе всё это?
Он щурился на солнце.
— Правильно, не читал. А зачем?
— То есть если умеешь высекать руками огонь, читать уже не хочется, так что ли?
Алёша одарил меня проникновенным и несколько удивлённым взглядом.
— Понятливая, — кивнул.
— А ты типа умеешь? Потому что про огонь я от балды вякнула.
Он вытянул передо мной сжатый кулак, тыльной стороной вниз, и какое-то время выразительно держал перед моим лицом. Ничего не происходило. Я уж было усмехнулась, но тут его пальцы разжались, и я увидела, как на ладони бьётся аккуратное хрупко-алое пламя. Он убедился в том, что я впечатлена, а затем по-артистичному неторопливо поднёс ладонь к губам и задул огонёк коротким и нежным выдохом. Робкие дуновения этой воздушной волны достигли и моего чела. Были они ласковыми и приятными.
— Видела я такие фокусы… — пришлось поздновато и неубедительно изобразить равнодушие. — Сама при желании могу показать.
— Не сомневаюсь.
У-у, сволочь циничная! Неужели в этом ты меня переиграешь?
— Какие новости? — поинтересовалась небрежно. Чтобы момент перескочить.
— Офигительные. События развиваются самым неожиданным образом.
— С этого места поподробнее.
— Пропал Кондаков.
— Совсем пропал?
— С концами. Нет больше с нами нашего бравого участкового.
Я на пару секунд задумалась. Вроде как пытаясь осмыслить, что за всем этим стоит и какие отзвуки приносит. Никакие отзвуки коснуться меня не удосужились. Известие о пропаже милиционера не звучало шокирующе. И даже на правду не походило. Что вообще может с деревенским участковым в этой жизни произойти, правильно?
— Это как понимать? — сделала наконец Алёше приятное. Чтобы он поверил в то, что приходил не напрасно. — Убили его что ли?
— Не исключено.
— И кто же?
— Я не волшебник, я только учусь. Слабоват пока в пространственной геометрии. Не умею ещё определять местонахождение тел.
— Какие твои годы!
— Тебя не беспокоили в последние дни?
— Из милиции? Нет. Хотя вообще, по жизни, так сказать, беспокойств хватает. Но не жалуюсь.
Он снисходительно отвернулся от моей полной иронии атаки и уставился куда-то в землю. Травинки, кочки. Да, мы такие прямо взрослые да мудрые, такие ваще снисходительные — многозначительно молчим и про себя над глупой девушкой прикалываемся.
— Поцеловать тебя хочется, — произнёс он, не глядя на меня.
— Ты разрешение спрашиваешь? — я почти хохотнула. — Мой ответ — нет.
Алёша повёл головой, словно кивая и соглашаясь на мои слова, потом подался вперёд, обхватил меня рукой за шею и приблизил к себе. К своим ищущим прикосновения и нежности губам. Равновесие покинуло его, он завалился на бок и утянул меня за собой. Я оказалась за пределами покрывала. На траве. Вся зелёная буду. А-а, ладно!
Какое-то непродолжительное и щемящее время мы бурно целовались. Алёша пытался меня гладить — и даже за грудь с попой. Я позволяла. И сама тянулась к его промежности, но прикасалась не плотно. Чувствовала — у него там туго и твёрдо.
— Тебя на днях снова могут вызвать в милицию, — сообщил он мне между делом.
— К кому? — улыбнулась я. — Кондаков пропал.
— Он не единственный милиционер на этом свете.
— Ну что же, не впервой.
— Будь готова ко всему. К любой неожиданности, понимаешь. Чудеса только начинаются.
Я вновь была готова осадить его озорной и искромётной фразой, но в глазах его таилась грусть, таилась тревога, а потому лишь кивнула степенно и молча.
Всегда готова.
Первым, кого я увидела в отделение, оказался председатель колхоза. И это сразу же напрягло.
