После грандиозного шоу, в котором Говард Хайман грозил выставить Большую Восточную этаким злобным дяденькой, отнимающим леденцы у младенцев, Элен получила чек на семьдесят тысяч долларов. В конце осени 94-го она потратила большую часть этих денег на покупку дома на Харрис-авеню; он располагался всего в трех домах от ее предыдущего жилища – прямо напротив дома Хариет Бенниган.
– Я не была по-настоящему счастлива на восточной стороне, – сказала она однажды Луизе. Это было в ноябре, они шли из парка, и Натали сидела в своей коляске и мирно спала, ее присутствие выдавал только розовый кончик носа и морозный парок дыхания, вырывавшийся из-под большой лыжной шапки, которую Луиза связала ей самолично. – Я мечтала о Харрис-авеню. Безумство какое-то, правда?
– По-моему, мечты вообще не бывают безумными, – ответила Луиза.
Элен и Джон Лейдекер встречались почти все лето, но ни Ральф, ни Луиза особенно не удивились, когда этот роман закончился, сразу после Дня Труда, а может быть, еще раньше – когда Элен начала носить розовую треугольную булавку на своих строгих библиотекарских блузках с высоким воротником. Может быть, они не удивились потому, что были уже слишком старыми, чтобы вообще чему-либо удивляться, а может быть, на каком-то глубинном уровне они продолжали видеть ауры, которые приоткрывали им двери в потайной город скрытых намерений, затаенных мотивов и замаскированных планов.
5Когда Элен вернулась обратно на Харрис-авеню, она стала обращаться к Ральфу с Луизой, чтобы они посидели с Натали, и им это очень нравилось. Для них Натали была тем ребенком, который мог бы появиться у них, если бы они поженились лет на тридцать раньше, и в самые холодные и самые пасмурные зимние дни им становилось теплее и светлее, когда Элен приводила к ним Натали, похожую на миниатюрную копию новогоднего дирижабля в ее ярко-розовом комбинезоне с варежками, свисавшими из рукавов. Она входила в прихожую и радостно сообщала:
– П’ривет, Яльф! П’ивет, Юиза! Я п’ишла к вам в гости!
В июне 1995-го Элен купила подержанный «вольво». На заднее стекло она прилепила наклейку с надписью: МУЖЧИНА НУЖЕН ЖЕНЩИНЕ, КАК РЫБЕ ЗОНТИК. Это тоже не особенно удивило Ральфа, но всякий раз, когда он видел эту наклейку, ему становилось грустно. Иногда ему казалось, что самое неприятное из того, что осталось у Элен после Эда, как раз и было это высказывание – в сущности, горькое и совсем не смешное, – и когда Ральф его видел, он всегда вспоминал, как выглядел Эд в тот день, когда он шел бить ему морду от стоянки «Красного яблока». Как Эд сидел без рубашки под струями воды из поливалки. Как у него на очках краснели мелкие капельки крови. Как он наклонился вперед, глядя на Ральфа честными умными глазами, и сказал, что с глупостью можно мириться, но до определенных пределов.
И после этого все и началось, иногда думал Ральф. Он больше не помнил, что именно началось, хотя это, может быть, было и к лучшему. Однако провалы в памяти (если это были именно провалы в памяти) не поколебали его уверенности в том, что Элен гнусно обманули… что злая, на редкость злая, судьба привязала ей к хвосту консервную банку, а Элен даже не догадывается об этом.
6Через месяц после того, как Элен купила себе «вольво», у Фэя Чапина случился сердечный удар – как раз в тот момент, когда он уселся составить предварительный список участников своего шахматного турнира. Его отвезли в городскую больницу, где он и умер несколько часов спустя. Ральф навестил его незадолго до смерти, и, когда он увидел номер на двери – 315, – его охватило ощущение полнейшего дежа-вю. Сначала он подумал, что это из-за того, что Каролина скончалась здесь же, на этом же этаже, только чуть дальше по коридору, а потом он вспомнил, что именно в этой палате умер Джимми Ви. Они с Луизой были у него перед тем, как он умер, и Ральфу казалось, что Джимми узнал их тогда, хотя он не мог быть уверен на сто процентов, его воспоминания о тех днях начинались с момента, когда он стал по-настоящему замечать Луизу, но и эти воспоминания были какими-то слишком расплывчатыми. Ему казалось, что тому сразу несколько причин: отчасти – любовь, отчасти – возраст, но основная причина – бессонница. После смерти Каролины он насладился ею в полном объеме, хотя потом она как-то сама по себе прошла, как всегда и бывает с такими вещами. И все же он был уверен, что
[здравствуйте, мужчина и женщина, мы вас ждали]
в этой комнате происходило что-то очень необычное, и когда он взял сухую ослабшую руку Фэя и улыбнулся, глядя в его испуганные, изумленные глаза, ему в голову вдруг пришла странная мысль.
Они стоят там, в углу, и смотрят на нас.
Он огляделся по сторонам. Разумеется, в углу никого не было, но на мгновение… лишь на мгновение…
7Жизнь в период между 1993 и 1998 годами была самой что ни на есть обычной для небольших городов типа Дерри. Свежие апрельские побеги приходили на смену октябрьским опадающим, в середине декабря в домах ставили новогодние елки и выбрасывали их на Пустоши через заднюю дверь в первую неделю января (на подсохших зеленых ветках висели остатки мишуры и серебристого дождика); новорожденные приходили в мир, старики уходили. Иногда уходили не только старики.
В Дерри прошло пять лет. Пять лет стрижек и завивок, бурь и студенческих балов, кофе и сигарет, обедов с бифштексами в Паркерс-Гроув и хот-догов на поле Маленькой Лиги. Мальчишки-девчонки влюблялись, пьяные вываливались из машин, короткие юбки вышли из моды. Люди перестилали крыши и обновляли дорожки в садах. Старые бездельники уходили на пенсию, новые устраивались на работу. Это была обыкновенная жизнь маленького городка – как правило, без особенных удовольствий, зачастую жестокая, скучная, иногда прекрасная и совсем редко веселая. Ничего, в сущности, не менялось, а время шло.
В начале осени 1996-го Ральф начал подозревать, что у него рак толстой кишки. Он все чаще и чаще замечал кровь в своем стуле, и когда все же решился пойти к доктору Пикарду (веселому и рассеянному человеку, заменившему Литчфилда), то пошел, заранее настроившись на самое худшее. Но оказалось, что у него никакой не рак, а обычный геморрой, который, как сказал доктор Пикард, «вывалился наружу». Он выписал Ральфу рецепт на свечи, которые Ральф купил в аптеке «Первая помощь». Джо Вайзер прочел рецепт, а потом весело ухмыльнулся.
– Не самая приятственная болезнь, – сказал он, – но куда лучше, чем рак толстой кишки, тебе не кажется?
– А я и не думал, что это рак, – сухо ответил Ральф.
Однажды, зимой 1997-го, Луиза решила прокатиться с горки на пластмассовой «летающей тарелке» Натали Дипно. Она спустилась «быстрее, чем свинья по смазанному скату» (это были слова Дона Визи, который случайно проходил мимо и видел все своими глазами), и врезалась в стену женского туалета. Она потянула колено и вывихнула что-то в спине, и хотя Ральф понимал, что этого делать нельзя – это было как минимум бестактно и выставляло его жестким бесчувственным чурбаном, – но он все равно истерически хохотал всю дорогу до больницы. Кстати, Луиза сама смеялась, несмотря на боль, но от этого Ральфу было не легче. Он смеялся, пока у него из глаз не брызнули слезы и ему не начало казаться, что сейчас его хватит удар. Она выглядела так по-наша-Луизовски, черт возьми, когда катилась вниз по склону холма на этой пластмассовой штуке, вертясь волчком и сложив ноги наподобие этих восточных йогов, и она едва не повалила этот злосчастный туалет, когда в него врезалась. Она полностью выздоровела к началу весны, хотя колено с тех пор всегда ныло в дождливые ночи, а сама Луиза уже готова была задушить Дона Визи, который при каждой встрече всякий раз спрашивал, сколько еще сортиров она снесла.
