– Любая красивая девочка…
– Замолчи!
Бедная Минна. Я бы не сказала, что она была моей любимицей, но мне все равно было ее жаль.
Эми хотела выйти из кухни, но Минна остановила ее.
– Солнышко, останься пока здесь, ладно? На минутку, – затем она позвала чуть громче. – Трентон! Ты должен это увидеть!
У меня больше нет сердца, поэтому сказать, что оно забилось чаще, было бы неточным. Но что-то во мне, точнее в том, что от меня осталось, задвигалось быстрее. Да, я ужасно хотела увидеть Трентона. Он был самым красивым ребенком в семье – светлые волосы, легкие, словно перья, и глаза ярко-голубые, как летнее небо. Уже в четыре или пять лет у него был такой печальный взгляд, как будто он пришел в мир, ожидая увидеть необыкновенную красоту, а теперь страдал от разочарования.
Но юноша, который вошел в дом, почти вдвое согнувшись под весом сумок и волоча за собой чемодан на колесиках, не был Трентоном. Это был высокий, костлявый, угрюмого вида подросток с грязными темными волосами в черной толстовке и длинных джинсах с потертым низом.
– Что ты туда напихала? – ворчал он.
Трентон не без усилия распрямился и скинул обе сумки с плеча на пол, а после протащил чемодан через дверной проем.
– Там что, кирпичи?
Сандра захохотала.
– Это не он. Это невозможно, – пробормотала я, невольно повторяя ее фразу при виде Минны.
– Это он, – сказала Сандра, – посмотри ему в глаза.
Она была права: под его совершенно некрасивым лбом – выдающимся вперед и покрытым россыпью прыщей – были все те же небесно-голубые пронзительные глаза, обрамленные по-девичьи густыми ресницами.
– Ну надо же! – воскликнула Минна. Она наклонилась вперед и слегка надавила руками на кухонный стол, как будто проверяя – настоящий ли он. – Мы называли его Паучком. Ты помнишь?
Трентон промолчал.
Это был белый пластиковый стол – «акриловый пластик», как мне сразу же доложила Сандра, едва его доставили – с кривыми ножками, чья изогнутая форма делала его похожим на паука, притаившегося в углу. Он стоил пятнадцать тысяч долларов – Ричард Уокер любил говорить об этом своим гостям. Мне стол всегда казался жутко уродливым. Сандра сказала, что я ничего не понимаю в современном искусстве.
– Все современное уродливо, – говорила она. Что ж, хотя бы в этом мы с ней были солидарны.
Многие года Паучок прорастал через меня. Наверное, лучше сказать рос во мне, как и все прочие вещи в этом доме. Этот стол связан со многими воспоминаниями: Минна прячется под ним, прижимая потемневшие коленки к груди; Трентон вырезает открытку на День Святого Валентина ножницами с неровными краями, его пальцы липкие от клея; Ричард Уокер сидит на своем обычном месте, положив голову на стол, на следующий день после того, как Кэролайн навсегда покинула его; перед ним лежит аккуратно сложенная газета, рядом в чашке остывает кофе. А свет сначала разгорается, потом наступают сумерки, и он постепенно гаснет, пока от него не остаются только длинные золотистые полосы, которые прорезают комнату по диагонали и разделяют Ричарда от плеча до бедра.
Другие воспоминания – о местах и событиях моей прежней жизни – скользили рядом с этими. Такова их природа. Вино превращается в кровь, просфора – в тело, а ножки стола – в шпили церкви, которые белеют на фоне голубого неба. Нити паутины в кустах черники за домом в Ньюпорте, где я провела детство, вьющиеся среди веток, как серебристое кружево; удовольствие от вкуса яичницы и хлеба, съеденных в одиночку на ужин – все это было в том столе.
– Тут воняет, – сказал Трентон.
Минна взяла кружку с кофе со стола и направилась к раковине. Она открыла кран, вода разбила на куски застарелую плесень в чашке, а Минна спустила ее в слив. Она двигалась так, словно ее поражали маленькие электрические разряды – быстро и резко. Так же было и в детстве: она спокойно сидела на полу. А потом залезла на кухонную стойку и – бах! – ударила ручкой по раме.
Сейчас Минна наклонилась вперед и также ударила по раме. Задвижка поддалась, и окно открылось наружу. По кухне распространились запахи Внешнего мира. Это было как прикосновение чьей-то ладони к лицу.
– Смотри-ка, – сказала она Трентону, – все по-прежнему.
Он пожал плечами и засунул руки в карманы толстовки. Я не могла поверить, что этот странный, нескладный, угрюмый подросток – мой прекрасный и печальный Трентон, который любил лежать на озаренном солнцем полу столовой, свернувшись калачиком, как кот, а я была рядом – так близко, что могла слышать его дыхание.
Иногда я воображала, что он чувствует мои прикосновения.
– Мамочка! – Эми встала на цыпочки и перебирала пальчиками по столешнице. Теперь она дергала Минну за низ футболки. – А дедушка здесь?
Минна наклонилась к ней:
– Мы же говорили об этом, солнышко. Помнишь?
Эми помотала головой:
– Я хочу поздороваться с дедушкой.
– Дедушка умер, Эми, – сказал Трентон.
Минна одарила его убийственным взглядом и, положив руки на плечи дочери, заговорила убаюкивающим голосом:
– Помнишь ту часть «Черного гелиотропа», когда принцесса Пенелопа отдала свою жизнь для спасения Ордена Невинных?
– О господи! – закатил глаза Трентон. – Ты читаешь ей эту чушь?
– Слышала, Элис? – спросила Сандра. – Чушь! Не удивительно, что его не опубликовали.
– Я никогда и не пыталась его опубликовать, – ответила я и пожалела об этом – она всего лишь пыталась снова затеять перепалку.
– Замолкни, Трентон, – рявкнула на него Минна. Потом продолжила спокойно и мягко. – Помнишь, что Пенелопе пришлось уйти в Сад Вечности?
Эми кивнула:
– Чтобы жить в цветке.
Минна поцеловала ее в лоб.
– Дедушка сейчас в Саду Вечности.
Трентон фыркнул. Минна пропустила это мимо ушей и закрыла воду. Какое облегчение! Мы были очень чувствительны к звукам. Шум воды казался нам чудовищным грохотом. Вода, бегущая по трубам, вызывала неприятные ощущения и причиняла мне беспокойство. Я даже боялась лишний раз зайти в ванную, чтобы, не дай бог, не обнаружить, что кран протекает.
– Но он же вернется? – спросила Эми.
– Что? – Минна обернулась. На мгновение я разглядела под ее безупречным макияжем жуткую усталость.
– Во второй части Пенелопа вернулась, – проговорила девочка, – она проснулась. А принц Томас объединился со Свеном, и они всех спасли.
Минна секунду смотрела на нее невидящим взглядом. Вместо нее ответил Трентон:
– Дедушка не вернется, мишка-Эми. Он навсегда останется в Саду.
– Если старик будет держаться от этого места подальше, – сказала Сандра.
