Лимузин плавно катил дальше, его скорость соответствовала скорбной торжественности случая.
«Почему это случилось?» — снова и снова спрашивала себя Эллен. Она отлучилась всего на пять минут — ну ладно, может быть, на десять — на почту, купить марку и отправить письмо; Саймон был в ванной комнате в полной безопасности, резвился, как это бывало много раз раньше, да и воды-то в ванне было всего до половины. Несколько мгновений того дня, несколько коротких минут — отправить письмо, и да, да — посплетничать с миссис Смедли, почтмейстершей, всего несколько слов, это не заняло и трех минут — трех роковых минут, когда Саймон захлебывался в ванне -и сразу же назад, домой. Но она поняла, что что-то не ладно, в тот же момент, как только ступила на короткую дорожку перед дверью; что-то шевельнулось в ней, какое-то гнетущее чувство и холодок страха проникли в сердце. Но ради всего святого, ему было уже одиннадцать — вполне достаточно, чтобы купаться в ванне одному! Все признавали это. Во время дознания даже коронер[1] изменил своему обычаю и сказал, что против Эллен не может быть выдвинуто никаких обвинений (хотя его слова звучали кисло, в них не было ни капли мягкости, доброты), и все согласились с ним. Несчастный случай, ужасный несчастный случай. На теле не осталось никаких следов, никаких признаков, что мальчик поскользнулся — или что его голову держали под водой. Коронер высказал предположение, что мальчик или уснул в ванне, разомлев в теплой воде, или, играя, надолго погрузил голову, а потом, когда дыхания не хватило, непроизвольно хлебнул слишком много воды. Возможно, этим объясняется его раскрытый в ужасе рот.
Таков был официальный вердикт. Смерть от несчастного случая. Так почему же она не может поверить в это?
Похоронная машина подъехала к трем стоящим в ряд крытым черепицей коттеджам и остановилась, но только когда водитель вытянул ручной тормоз и повернулся к ней, Эллен поняла, что приехала домой.
— Вам помочь зайти внутрь, миссис Преддл? — спросил шофер.
— Нет, — ответила она. И больше ни слова, только безжизненное «нет».
Ну и хорошо, ему же лучше. Странно, но она настояла на том, что вернется домой одна — впрочем, никто из друзей и родных и не напрашивались предложить утешение, так что не будет сэндвичей с тончайшим слоем паштета, крохотных кексов, чая и кофе, может быть, немного шерри или чего-нибудь покрепче, никакой ритуальной помощи смириться с утратой. Несомненно, другие скорбящие, чтобы немного взбодриться, найдут путь в «Черный Кабан». Это естественно. Людям это нужно. Но, очевидно, не этой женщине. Настояла, что хочет побыть одна. Что ж, пусть так и будет, дело хозяйское. Хотя и глупо — в таких случаях нужно быть среди людей. Водитель вышел из машины и открыл пассажирскую дверь.
Ее голова опять склонилась, и Эллен шагнула на не мощеный тротуар. В крайнем коттедже дернулась занавеска — сосед скорее беспокоился, чем любопытствовал. Но Эллен этого даже не заметила.
Она открыла калитку, нелепо отметив, что петли надо смазать — их скрип нарушил тишину дня — и пошла к дому, замешкавшись на полпути к крыльцу на короткой мощеной дорожке. С обеих сторон радостным строем протянулись пионы, сирень и первоцвет — цветы, за которыми они с Саймоном так заботливо ухаживали, сделав свой маленький садик самым красивым из всех среди соседних коттеджей. Черная машина позади незаметно отъехала.
Эллен взглянула на окошко над входной дверью, окошко ванной комнаты, где Саймон... Она прервала эту мысль. Где Саймон... Мысль не отвязывалась, и Эллен прогнала ее из головы. Но продолжала смотреть на окошко.
Она вздрогнула от странного ощущения, будто бусинка ледяного пота скатилась по спине.
Ускорив шаги, Эллен пошла вперед, и ее взгляд оторвался от окошка в ванную, только когда пришлось найти в сумочке ключи. Холод со спины распространился на остальное тело, так что все мышцы одеревенели. Чтобы попасть ключом в скважину, пришлось сосредоточиться.
Ключ повернулся, но Эллен не распахнула дверь сразу; вместо этого она глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, не понимая того состояния напряжения, которое вдруг возобладало над горем. Какое-то другое чувство наполнило ее, и она не могла отдать себе в нем отчет. Что-то вроде ожидания, в котором не было никакого смысла. Эллен знала, что надежды нет, что все дорогое у нее отнято. Ничего не осталось, никакой радости, никакого будущего. Ничего...
Аккуратно вышитым носовым платком она вытерла влагу со щек. И со светящимися от странного предчувствия глазами толкнула дверь.
В доме не было прихожей, дверь открывалась прямо в гостиную с низким потолком и толстыми балками, опирающимися на неровные стены. Изогнутая старая дубовая лестница вела к спальням и ванной комнате.
На ступенях не было мокрых следов.
Но в старом громоздком кресле у камина сидела маленькая голая фигурка, и Эллен бросилась вперед. Волосы мальчика были еще мокрыми, блестящими и прилипли к темени и лбу; на съежившемся теле виднелись капельки воды.
И когда Саймон через комнату посмотрел на мать, в глазах его была великая печаль.
Изменив позу, Дэвид Эш издал легкий стон. Расхлябанные стыки стула с прямой спинкой заскрипели, и он снова замер. Он посмотрел на часы на руке, светящийся циферблат сообщил, что сейчас без десяти три. Ночи.
Боже, должен быть какой-то другой образ жизни, получше, сказал себе Эш, осторожно сгибая плечи. Около трех часов ночи, а он здесь прячется в полутьме среди тряпья, полотенец и простыней, стараясь не дышать слишком громко, отчаянно мечтая о сигарете... тоскуя по выпивке. Он чуть приподнялся и потер руками лицо, прогоняя усталость. Даже шорох щетины на подбородке казался в этот немилосердный час слишком громким.
Дверь в прачечную была приоткрыта, и ночные огни, проникая через глазницы окон в коридор, обеспечивали тусклое освещение. Эш тихо пробрался к двери и выглянул в просвет. Тишина, ни движения. Запах несвежей еды преследовал его, словно пропитал сами обои, и, поцарапав стену ногтем, Дэвид подумал, не появится ли аромат, как с карточки духов в журнале. Эш бросил пустые мысли и снова прислушался. Нет, ни звука. Старики хранили покой.
Он отошел назад, повернулся к установленной на кипе белья камере и, нажав на рычажок проверки питания, увидел красный, как глаз демона, огонек. Батарея была в порядке, но разве он не проверял ее всего два часа назад? Дэвид прижал пальцы к вискам и тихо надавил, прогоняя тупую боль в голове. От усталости, или от скуки? Или истинной причиной было напряжение?
Нужно привыкнуть к этому. Бесконечные часы бездействия, такое долгое ожидание в темноте, что в конце концов даже воображение угасало. Отмахивалось от призраков. Буквально.
