В творчестве Беккера присутствуют, разумеется, и литературные влияния.
«Если искать параллели в романтизме других европейских стран, то Беккер-прозаик ближе всего к немецким романтикам — к Гофману, Новалису, Людвигу Тику»,[4] — замечает русская переводчица и литературовед Наталия Ванханен.
От себя добавлю, что на его поэзию значительное влияние оказал Генрих Гейне. Беккер родился на юге Испании, в Севилье, но по материнской линии его предки — немцы (материнскую фамилию Густаво Адольфо сделал основной). Должно быть, генетическая память сыграла не последнюю роль в тяге испанского писателя к немецкой литературе. А отсюда в том числе и его постоянный интерес к Средневековью, к таинственным и мрачным историям.
В конце XIX века мистическая проза романтика Беккера пользовалась большой популярностью у русского читателя. В России первая его книга — «Избранные легенды» — вышла в 1895 году.[5] Перевела беккеровские новеллы Екатерина Андреевна Бекетова (1855–1892), тетя Александра Блока по материнской линии. И в том, что испанская тема в произведениях творцов нашего Серебряного века появляется неоднократно, «повинен», в частности, и Густаво Адольфо Беккер со своими старинными и необычными для иностранца сказами…
Правда, заметим, что в период, когда творил Беккер, романтизм был уже «днем вчерашним» европейской литературы. И в легендах испанского писателя нет-нет да и проскользнет ирония (см., например, приводимую в нашей антологии новеллу «Христос над черепом»).
Новый, XX век начался для Испании весьма плачевно. В 1898 году страна потерпела сокрушительное поражение в испано-американской войне — последние заокеанские колонии были потеряны. Это поражение испанцы восприняли как национальную катастрофу. Причину трагедии пытались найти политики, экономисты, военные. Найти ее старалась и творческая интеллигенция Пиренейского полуострова. Пришедшие в литературу на рубеже веков прозаики и поэты объединились в «Поколение 1898 года», главой которого стал писатель и философ Мигель де Унамуно (1864–1936). Ему, в частности, принадлежит ставшая знаменитой фраза: «У меня болит Испания». Как и романтики, в поисках снадобий от тяжелой болезни литераторы «Поколения» обратились к прошлому своей страны, к народным преданиям и песням. Узнать прошлое означало для них понять настоящее и предвидеть будущее. Тем более что жаждали они узнать не официальную историю, а интраисторию (определение Унамуно) своего народа. Художественные открытия писателей этого поколения несомненны и общепризнаны — благодаря именно их творчеству первую треть XX столетия в Испании назвали вторым золотым веком литературы.[6]
Одним из самых ярких и самобытных прозаиков «Поколения 1898 года» был Рамон дель Валье-Инклан (1869–1936). Известность его в Испании столь велика, что, когда произносят просто «дон Рамон», не добавляя при этом фамилии, все прекрасно понимают, о ком идет речь.
Валье-Инклан по национальности галисиец. Он принадлежал к старинному галисийскому роду, о чем не раз с гордостью говорил. Любовь к Галисии, к ее фольклору писатель унаследовал от родителей, мечтавших о возрождении своей родины и ее литературы. Галисия — историческая область на северо-западе Испании; страна крестьян и моряков — со своим бытом и языком, историей и культурой, обычаями и традициями, сильно отличающимися от кастильских. В кафедральном соборе галисийской столицы Сантьяго-де-Компостела хранятся мощи апостола Иакова, небесного покровителя Испании, — с давних пор туда тянутся вереницы паломников со всей католической Европы. Там, где есть моряки и паломники, обязательно будут рассказываться небылицы и мистические истории. В детстве Валье-Инклан наслушался великого множества всяческих легенд — и в родительском доме, и на ярмарках, и у монастырских стен. А став писателем, некоторые из них решил поведать миру.[7] Здесь, правда, сразу же возникал вопрос: на каком языке писать — галисийском (родном с детства) или же испанском (государственном)? Рамон дель Валье-Инклан сделал выбор в пользу последнего.
«Историческая судьба Галисии оказалась неразрывно связанной с судьбой всей Испании. И эта связь должна была претвориться в культуре. Испанский язык, по мысли Валье-Инклана, должен был преодолеть отъединенность Галисии, сделать галисийскую ноту внятно звучащей в мелодии испанской культуры. Этническая индивидуальность народа, своеобразие его духовного склада только так могли получить общенациональное признание. И тот „образ“ Галисии, ее пейзажа, ее людей, ее человеческой атмосферы, который существует сейчас в сознании испанцев, внушен книгами Рамона дель Валье-Инклана»,[8] — подчеркивала литературовед Инна Тертерян (1933–1986).
Еще до Валье-Инклана выбор в пользу испанского языка сделала Эмилия Пардо Басан (1852–1921), также родившаяся в Галисии и также увлеченная ее фольклором. В большинстве произведений о Галисии (особенно в романах) Пардо Басан дает социально-реалистическую — объективную, насколько это возможно, — картину своей родины. За жизнью героев, коих она сотворила, писательница наблюдает как бы со стороны. А Валье-Инклан не отделяет себя от рассказчика и от героев, хотя язык его новелл отмечен индивидуальной авторской интонацией. Словесному чуду Валье-Инклана поистине можно только дивиться! «Реальность, сохраняя свои реальные, подчас страшные черты, превращается в сказочно прекрасный мир».[9]
Но коль скоро Валье-Инклан — писатель XX столетия, в его «сказочно прекрасном мире» мы наблюдаем и скептическое недоверие к сказке. Насмешливый авторский прищур заметен почти во всех галисийских произведениях Рамона дель Валье-Инклана. Самоирония рассказчика легко прочитывается, например, в новелле «Страх». Правда, в ней угадывается и писательское желание мастерски рассказать о пережитом (или выдуманном) страхе. Напугать кого-либо Валье-Инклан даже в мыслях не держит — он хочет, чтобы читатель получил от прочитанного чисто эстетическое удовольствие.
Так же иронично относится к сказкам и упомянутая уже Эмилия Пардо Басан — к слову сказать, тоже представительница знатного рода. Из публикуемых в данной книге рассказов Пардо Басан обратим внимание на один — «Потрошитель из былых времен». В середине XIX века в Галисии произошло событие, своей абсурдностью потрясшее всю страну. В Альярисе, впервые в мировой судебной практике, осудили человека-оборотня, человека-волка. Убийца, на совести которого было девять невинных жертв, утверждал, что крови требовало его тело, принимавшее обличье хищного животного. Жир, который он снимал с убиенных, шел на продажу. Вероятно, только в такой стране, как Галисия, судьи могли серьезно отнестись к объяснениям подсудимого и вынести приговор на основании того, что человек совершил преступление, обратившись в волка. Писательница, конечно, скептически отнеслась к данной истории. В рассказе «Потрошитель…» она показывает, что же на самом деле заставляет ее соотечественников верить в подобные небылицы. И здесь отметим: сюжет о человеке-волке позже найдет отражение в произведениях других писателей, в частности современного галисийского автора Альфредо Конде и, в крайне необычной версии, немецкого прозаика Патрика Зюскинда.
