А тварям наверняка повылазило после того, как землю шестибалльно тряхнуло. Ну, мустанг-тарахтелка! Мы поедем, мы помчимся!
С пижонским густым шлейфом пыли, на пижонской бешеной скорости! К заброшенному песчаному карьеру! Там, по опыту прошлых дней, — знатный гадюшник! Взмываешь на мустанге-тарахтелке к вершине утеса и оттуда обозревай-высматривай, где твари погуще клубятся-вызмеиваются.
…Хотя иногда угораздит высмотреть и то, на что глаза бы не смотрели. В смысле, совет: «Знай, Эрик! Глаза бы твои не смотрели на это. , На ЭТО…» Но… если бы молодость знала…
Приехал за тварями — и вылавливай тварей. Так ведь нет! Углядел сверху длинную продолговатую белую проплешину среди красных песков. О! Надо спуститься по камешкам с риском свернуть шею и выяснить. Что ж там такое?!
Там, если хорошенько поработать руками, разгребая и разгребая… Там действительно белое. И металлическое. И в крупную клепку. Откуда бы оно посреди пустыни ровныя? Га-дай-угадывай, пока крыша не поедет.
Крыша не поедет. Крыша уже больше никуда и никогда не поедет. Крыша железнодорожного вагона-товарняка — белого, металлического, в крупную клепку. Он, вагон, давно и навечно похоронен под тоннами песка в заброшенном карьере. Вернее, тем, кто давно похоронил этот вагон, хотелось, чтобы — навечно. Хотелось — как лучше. А получилось — как всегда в сейсмически возбужденном Нью-Мексико. Шесть баллов, тектонический сдвиг.
И — нет ничего тайного, что бы не стало явным… Сокрытое от постороннего взгляда предстало постороннему взгляду во всей своей неприглядности. Взгляду юного змеелова Эрика. И не только ему…
…но и малолетним зевакам поселения дене. Они-то не упустят редкостного развлечения — поглазеть. Не на что глазеть в однообразном и захолустном поселении. День за днем — одно и то же, одно и то же. А тут — Эрик вернулся из пустыни! Он та-акое нашел и привез с собой, та-акое! Жуть!
Действительно, жуть. Скелет-мумия… Само по себе еще не жуть. Отношение дене (или, если угодно, навахо) к смерти философское. Все мы лишь гости на этой земле. Все из нее вышли, все в нее и уйдем. И никакой мистики. Но — вот именно: в нее и уйдем! И нечего, понимаешь, выковыривать из земли то, что ранее было полнокровным человеком.
А Эрик и не выковыривал! И не из земли! Оно просто там висело. Внутри.
Висело? Внутри?
Ну да, в вагоне! Эрик методом тыка отыскал люк на крыше, поднатужился, откинул — а оно ка-ак выскочит, ка-ак выпрыгнет! Впору согласиться с общим авторитетным мнением эскулапов: инфаркт резко помолодел. У Эрика, во всяком случае, сердечко зашлось, когда оно из люка выскочило-выпрыгнуло. В следующую секунду, правда, отлегло… Скелеты-мумии по своей воле не могут и не умеют скакать-прыгать. Здесь вам не блокбастер-ужастик. Здесь сугубый реализм. Просто оно, когда-то бывшее полнокровным человеком, наверное, в агонии черпнуло остаток жизненной энергии и в невозможном броске дотянулось до ручки люка. И вцепилось в нее мертвой хваткой. А на большее сил не хватило — на то, чтобы откинуть люк и выбраться наружу. Да и опоры под ногами — никакой. Так и повисло, превращаясь со временем в голый остов, в каркас, — хватка и впрямь мертвая. Во всех смыслах. Висит туша — нельзя скушать.
Тут откуда ни возьмись — юный змеелов Эрик! О, что ж там внутри белого, железного, в крупную клепку?
Открывай-открывай, сейчас узнаешь!
Во многом знании многая печаль. Далее, в нутро вагона-товарняка, юный змеелов Эрик, разумеется, не полез. С него хватило и внезапного «попрыгунчика». Домой надо, побыстрей надо домой. Отцу показать. И деду. Что показать? Ну как — что?! «Попрыгунчика», конечно! Взять с собой, затолкав в мешок, и показать.
А то ведь не поверит никто, скажи Эрик просто: «Я кое-что нашел!»
Другое дело, явиться в дом и с деланным равнодушием сказать:
— Я кое-что нашел. Пошли посмотрим… На дворе.
Равнодушие, само собой, деланное. И тайная, плохо скрываемая надежда: как только отец посмотрит, так сразу и объяснит, что же это за «кое-что».
Напрасная надежда.
— Как думаешь, па, что это?
— Понятия не имею… — исчерпывающий ответ отца-дене, оцепеневшего над привезенной находкой.
Может быть, дед-дене в курсе? Он в курсе. Он сказал:
— Besh-ye-ha-da-di-teh-il… — и невозмутимо вернулся в дом. В типичной манере вождя краснокожих: «Хао! Я все сказал!»
— Что он сказал?
Оторвался ты, Эрик, от родных корней! Только и знаешь, что пепси-пейджер-эмтиви, а язык предков-дене тебе уже чужой.
— Он сказал, что это нужно вернуть обратно… — пояснил отец-дене в напутственном тоне категоричного приказа. — Иначе за этим придут. И тогда никому из нас мало не покажется.
Ха! Кому и на кой нужна тривиальная полумумия — чтоб ради нее приходить в забытое богом и цивилизацией поселение навахо?!
Тривиальная — никому и ни на кой. Однако Эрикова находка — не тривиальна. Сказано ведь — жуть. Хоть похоже на человеческий скелет, но не человеческий это скелет. Череп, вот… Пустые глазницы, безносая дыра, мертвый оскал — все как у людей. Но не человеческий это череп…
А чей, чей?!
Много будешь знать, Эрик, не доживешь до старости. Повторяй и повторяй, как таблицу умножения: во многом знании многая печаль…
Довер, штат Делавер 10 апреля, утро
…и неважно, кто ты по интеллектуальному уровню — дремучий недоучка-змеелов с рогатиной или продвинутый хакер с пентиумом.
Хакер — он и в Африке хакер. При условии, что в Африке знают-понимают: вот ты какой, персональный компьютер. А объединяет всех хакеров как подвид homo sapiens — образ жизни и одна, но пламенная страсть. Будь то в Африке, в Китае, в России, в Америке.
Образ жизни. Монитор, неприхотливая снедь (лапша в миске, картошка в мундире, пицца в картонке), много бутылочного-баночного пива, продавленная тахта под боком. И — все. С утра пораньше и — круглые сутки.
Одна, но пламенная страсть. Влезть со взломом туда, куда нельзя, и всенепременно там напакостить или, на худой конец, спереть. Восторг и упоение! «Я сделал это!»
И вот сидит такой хрестоматийный хакер, патлатый худосочный очкарик, в городе До-вере штата Делавер благословенной (или проклятой) Америки, колдует над хитрой задачкой — влезть куда нельзя. Если нельзя, но очень хочется, то можно. Только бы пароль подобрать. Не то. Снова не то. Опять не то. Еще раз не то.
И вдруг персональный компьютер отвечает ему не человеческим голосом, но долгожданным «окном» с долгожданным текстом: «Пароль подобран!»
— Срань господня!!! Есть! Я сделал это!!! Срань господня!!!
Почему-то крайнюю восторженность в Америке принято выражать именно таким восклицанием. Хотя, казалось бы, даже если это и впрямь она, то держись от нее подальше, не тронь — и запаха не почувствуешь. А если все-таки вляпался, то ни в коем случае не чирикай. В смысле, не суй дискету в дисковод, не копируй. Притворись слепоглухонемым, торкнувшимся по ошибке в чужую дверь: «Ой, извините! Не туда попал! Ухожу, ухожу! Меня тут нет. И никогда не было!»
