— Я только что родила, бабуин!
— Я просто беспокоюсь за тебя. — Он не был бабуином. Она упрекает его за хвостик Софи, потому и назвала бабуином, а не обалдуем, как все остальные.
— Миленький, езжай. Ну? А я немножко отдохну.
Чарли взбил подушки, проверил кувшин с водой, подоткнул одеяло, поцеловал Рэчел в лоб, поцеловал младенца в голову, взбил младенца, после чего стал поправлять цветы, присланные его матерью: лилию-звездочет вперед, подчеркнуть веточками бабьего ума…
— Чарли!
— Иду, иду. Господи. — В последний раз он окинул взглядом палату, попятился к двери. — Тебе привезти чего-нибудь из дому?
— Ничего не надо. По-моему, ты собрал весь комплект. Вообще-то, я думаю, огнетушитель мне уже не пригодится.
— Лучше перебдеть, чем недобдеть…
— Иди! Я отдохну, доктор проверит Софи, а утром мы увезем ее домой.
— Что-то быстро.
— Так принято.
— Нужен еще пропан для походной печки?
— Попробуем сэкономить.
— Но…
Рэчел замахнулась звонком так, будто последствия будут суровы, если ее требованиям не пойдут навстречу.
— Я тебя люблю, — сказала она.
— Я тоже тебя люблю, — ответил Чарли. — Вас обеих.
— Пока, папочка. — Кукловод Рэчел помахала ему ручонкой Софи.
К горлу Чарли подкатил комок. Никто раньше не звал его «папочкой» — даже куклы.
(Он, правда, однажды за сексом осведомился у Рэчел: «Кто твой папочка?» — на что она ответила: «Сол Голдстин», отчего на неделю Чарли стал импотентом и у него возникли разнообразные вопросы, задавать которые не очень хотелось.)
Чарли попятился из комнаты, ладонью прикрыл за собой дверь, затем направился по коридору и мимо стола, из-за которого неонатальная медсестра со змеей на ноге косвенно ему улыбнулась.
Чарли ездил на мини-фургоне-шестилетке, унаследованном от отца вместе с лавкой старья и зданием, где она располагалась. В мини-фургоне всегда попахивало пылью, нафталином и потом, несмотря на целый лес благоухающих рождественских елочек, которые Чарли развешивал по всем крючкам, ручкам и выступам в салоне. Он открыл дверцу, и его омыл аромат нежеланного — этим товаром и торгуют старьевщики.
Не успев даже вставить ключ в зажигание, Чарли заметил компакт-диск Сары Маклахлан[3] на пассажирском сиденье. Да, Рэчел его будет не хватать. Ее любимый диск — а она приходит в себя после родов без него; такого Чарли не потерпит.
Он схватил диск, закрыл фургон и кинулся обратно в палату.
К его облегчению, медсестра покинула свой пост, а потому Чарли не пришлось выдерживать ее ледяной укоризненный взгляд — ну, во всяком случае, он рассчитывал на лед укоризны в этом взгляде. Мысленно подготовил краткую речь о том, что хороший муж и отец предугадывает нужды и потребности жены, а это, в свою очередь, означает и доставку ей музыки… Ладно, речь пригодится и на обратном пути, если его окатят ледяной укоризной.
Дверь в палату он открыл медленно, чтобы не испугать жену. Он предвкушал ее теплую улыбку неодобрения, но Рэчел, судя по всему, спала — а у кровати ее стоял очень высокий черный человек, одетый в мятно-зеленое.
— Что вы тут делаете?
Человек в мятно-зеленом, вздрогнув, обернулся.
— Вы меня видите? — Он ткнул в свой шоколадного цвета галстук, и Чарли — всего лишь на секунду — вспомнил тоненькие мятные пастилки, которые кладут на подушки в тех отелях, что получше.
— Конечно, вижу. Что вы тут делаете?
Чарли подступил ближе к кровати Рэчел, поместив себя между незнакомцем и своей семьей. Младенца Софи черный дылда, похоже, заворожил.
— Это нехорошо, — сказал Мятно-Зеленый.
— Вы ошиблись палатой, — произнес Чарли. — Уходите отсюда. — Он потянулся назад и потрепал Рэчел по руке.
— Это очень и очень нехорошо.
— Сэр, моя жена пытается заснуть, а вы ошиблись палатой. Уйдите, пожалуйста, пока я…
— Она не спит, — сказал Мятно-Зеленый.
Голос его был мягок и звучал немного по-южному.
— Простите.
Чарли повернулся и посмотрел на Рэчел, рассчитывая увидеть ее улыбку, услышать, как она велит ему успокоиться, но глаза жены были закрыты, а голова скатилась с подушки.
— Милая? — Чарли выронил диск и бережно потряс жену. — Милая?
Младенец Софи заплакала. Чарли пощупал лоб Рэчел, взял ее за плечи и потряс сильнее.
— Милая, проснись. Рэчел. — Он приложил ухо к ее сердцу — и ничего не услышал. — Сестра! — Пошарил по постели и схватил звонок, выпавший на одеяло. — Сестра! — Он заколотил по кнопке, затем развернулся к человеку в мятно-зеленом. — Что здесь…
Тот исчез.
Чарли выбежал в коридор, но там никого не было.
— Сестра!
Через двадцать секунд явилась медсестра со змеей на ноге, а еще через тридцать — бригада реаниматоров со своей экстренной каталкой. Медицина оказалась бессильна.
У новой скорби тонкая грань, она режет нервы, отсекает реальность — острое лезвие милосердно. Лишь со временем, когда оно затупляется, приходит подлинная боль.
Поэтому Чарли едва ли осознавал, как вопил в больничной палате Рэчел, как ему кололи успокоительное, как в тот первый день все окутывала пленкой электризованная истерия. После — воспоминания из прогулки лунатика, сцены, снятые из глазницы зомби: он, живой труп, пробирается сквозь объяснения, обвинения, приготовления и церемонию.
— Это называется тромбоэмболией сосудов головного мозга, — сказал ему врач. — При родах в ногах или почечной лоханке образуется сгусток, затем он перемещается в мозг и перекрывает кровоток. Очень редко, но случается. Медицина бессильна. Если бы даже реаниматоры сумели ее оживить, ущерб для мозга был бы обширен. Боли она не почувствовала. Вероятно, ей просто захотелось спать, и она скончалась.
Чтобы не закричать, Чарли прошептал:
— Человек в мятно-зеленом! Он ей что-то сделал. Он что-то ей вколол. Он там был, он знал, что она умирает. Я его видел, когда вернулся с диском.
Ему показали пленки службы безопасности, и все — медсестра, врач, администраторы и юристы — посмотрели черно-белые кадры: вот Чарли выходит из палаты Рэчел, вот пустой коридор, вот Чарли возвращается в палату. Никакого высокого черного в мятно-зеленом. Даже компакт-диск не нашли.
Недосып, сказали все. Галлюцинации, вызванные измождением. Травма. Ему дали что-то для сна, что-то от тревожности, что-то от депрессии и отправили домой с малюткой-дочерью.
Когда на второй день Рэчел отбормотали и похоронили, малютку Софи держала на руках Джейн, старшая сестра Чарли.
