Уже четверть века существует этот договор, и Хэнли пора бы к нему привыкнуть. Но нет. Он не находил себе места все время с момента вылета из Лос-Анджелеса. Однако путешествие подходит к концу. Им осталось только приземлиться. Все в порядке.
Самолет внезапно сильно тряхнуло, раздался скрежет рвущегося металла и «семьсот седьмой» совершил какой-то невероятный крен.
Сидящий сзади пассажир крикнул, что отрывается крыло, и самолет, бешено вращаясь, стал падать камнем вниз.
На мгновение в голове Хэнли мелькнула мысль о смерти, и тут же ее — и все другие — вытеснило ясное сознание того, что некому будет уничтожить записи.
— Мальчик! — крикнул он, вцепившись в руку Дерра. — Они узнают о мальчике. Он все узнает о себе.
И тут самолет развалился на части.
Вторник, 20 февраля 1968 года
Нечто формировалось из темноты: тени сливались, создавая некую зловещую субстанцию. И она двигалась. В полной тишине мрак материализовался и заскользил в ее сторону.
Джим Стивенс откинулся на спинку стула и уставился на листок бумаги, вставленный в пишущую машинку. Получалось не так, как он хотел. Он знал, что именно хочет сказать, но слова не выражали его мысль, казалось, ему нужны новые слова, новый язык, чтобы выразить задуманное.
Он почувствовал искушение разыграть сцену из голливудского фильма — вырвать страницу из машинки, скомкать ее и швырнуть в мусорную корзину. Но за четыре года ежедневной работы он научился не выбрасывать ни единой странички. В рукописях, так и оставшихся неопубликованными, может отыскаться сцена, образ, оборот речи, которые пригодятся в дальнейшем.
К сожалению, недостатка в неопубликованном он не испытывал. Два готовых романа стояли в аккуратных картонных папках на верхней полке в чулане. Он предлагал их везде, всем нью-йоркским издательствам, выпускавшим художественную литературу, но никто не проявил интереса.
Нельзя сказать, что его вообще не печатали. Он посмотрел туда, где в одиночестве стоял роман под названием «Дерево», о привидениях, украшая пустую полку книжного шкафа, предназначенную для «своих» произведений. Издательство «Даблдей» купило его два года назад и выпустило прошлым летом. Затраты на рекламу, как для большинства произведений начинающего автора, равнялись нулю. Немногие рецензии на роман были столь же вялыми, как и читательский спрос, и книга канула в неизвестность. Ни одно издательство, выпускающее книги в мягких обложках, не пожелало переиздать ее.
Рукопись четвертого романа лежала в дальнем левом углу его стола. Сверху на ней лежало письмо из «Даблдей», отвергавшее ее. Он надеялся, что ошеломляющий успех «Ребенка Розмари» откроет дверь и его роману, но напрасно.
Джим потянулся за письмом. Оно было от Тима Брэдфорда, редактировавшего его роман «Дерево». Хотя Джим знал письмо наизусть, он снова перечитал его.
«Дорогой Джим,
сожалею, но я вынужден вернуть «Анжелику». Мне нравится язык романа и его персонажи, но сейчас нет рынка для книг на такую тему. Никого не заинтересует современная ведьма, соблазняющая мужчин во сне. Повторю то, что сказал в прошлом году, когда мы вместе обедали: Вы талантливы и перед Вами как писателем откроется большое, может быть, великое будущее, если Вы перемените тему — откажетесь от романов ужасов. Этот жанр бесперспективен. Если Вы хотите писать про таинственное и сверхъестественное, попробуйте обратиться к научной фантастике. Я знаю. Вы не можете не думать о том, что «Ребенок Розмари» все еще в списке бестселлеров, но это ничего не значит. Успех книги Левина — случайность. Романам ужасов пришел конец. Их низвергла атомная бомба. Спутник и другие достаточно страшные реальности нашей жизни…»
Может, он и прав, подумал Джим, бросая письмо на стол и отгоняя воспоминание о том горьком чувстве разочарования, которое охватило его, когда он получил в субботу это письмо.
Но что же ему делать? «Таинственное и сверхъестественное» — единственное, о чем он хочет писать. Он читал научную фантастику, будучи мальчишкой, и она ему нравилась, но писать на эту тему он не намерен. Черт побери, ему хотелось пугать людей!
Он вспомнил, какой испытывал страх и потрясение, читая книги таких писателей, как Блох и Бредбери, Мэтисон и Лавкрафт, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов. Он мечтал, чтобы у его читателей так же захватывало дух, как у него, когда он читал этих мастеров.
Джим твердо решил держаться своей темы, он был уверен — у него найдутся читатели. Нужен был только издатель, достаточно смелый, чтобы отыскать их. Пока этого не случится, он готов мириться с отказами. Он знал, еще когда начал писать, что они — неотъемлемая часть писательского ремесла. Не знал он только, что отказы могут так сильно ранить.
Джим закрыл свое исследование о сатанизме и колдовстве и встал. Время сделать перерыв. Может быть, дело пойдет лучше, если он побреется и примет душ. Самые удачные мысли приходили ему в голову под душем.
Вставая, он услышал лязг крышки почтового ящика и направился к входной двери. По дороге, проходя через гостиную, включил проигрыватель. Там стояла пластинка «Роллинг Стоунз». Зазвучала мелодия песни «Вдоль дороги по одному». Мебель в гостиной осталась от родителей Кэрол — это был их дом: жесткие кушетки, тонконогие стулья, неправильной формы столики, много пластика — так называемый «современный стиль» пятидесятых. Он обещал себе, что, когда у них будут деньги, он купит мебель, пригодную для людей. Или, может быть, стереопроигрыватель. Но все его пластинки моно. Так что, наверное, лучше сначала купить мебель.
Он поднял с пола почту. Ничего интересного, за исключением чека от «Монро экспресс» — на этой неделе порядочная сумма, — они наконец заплатили ему за серию политических статей «Бог умер». Замечательно. Он может повести Кэрол куда-нибудь поужинать. Наконец он добрался до ванной. «Привет, Волк», — сказал он в зеркало.
Темно-каштановая шевелюра, закрывавшая лоб до самых бровей, кустистые бакенбарды во всю щеку, пучки вьющихся волос у воротника рубашки и щетина, которая у любого другого могла вырасти только дня за три, делали его школьное прозвище как нельзя более подходящим. Ему дали его в футбольной команде средней школы в Монро. И конечно, прежде всего из-за обросших волосами кистей рук. Волк Стивенс, лучший нападающий команды, всякий раз бешено таранивший линию защиты противника. За исключением нескольких несчастных случаев — с другими, — футбольные годы остались в его памяти как счастливые. Очень счастливые.
