Она остановилась под фонарным столбом, в круге яркого света, дающего четкие тени, и огляделась. Две скамейки, одна напротив другой, обе покрыты уже приличным слоем снега. Снежинки кружатся, садясь Инге на голову. Она провела рукой по шапочке, стряхнула часть их.
Новая волна слез рвалась наружу. Инга смахнула снег со скамейки – резким ядовитым движением – и села. Наплевать на то, что джинсы промокнут. Хотелось завопить в голос, но она молчала. «Только молчи. Иначе будет еще хуже!»
Инга посидела, потом вытащила из сумочки носовой платок. Сумочка упала в снег. Инга подняла ее. Приложила сложенный платок ко рту. Хотя какая разница, если кто-то увидит или услышит ее плач? Кому интересно?
Несмотря на все старания, слезы не прекращались. Время шло. Инга не могла остановиться. Она умудрилась прикусить себе большой палец на правой руке. Только эта боль напомнила ей, что она сидит в сквере на скамейке и плачет. Что она совсем одна.
Рука нырнула в сумочку, вытащила сотовый. Долго Инга перебирала номера подружек, но позвонить ни одной из них так и не решилась. Вздохнув, не в силах сразу успокоить дергающееся дыхание, она бросила трубку обратно.
Не с кем поговорить. Некуда пойти, кроме съемной квартирки с двумя узкими тесными комнатками. С чего началось, к тому и вернулось.
Некоторое время, всхлипывая, Инга просто наблюдала за падающими снежинками. Полет лохматых сгустков замерзшей воды, всего-навсего, успокаивал.
Потом на несколько мгновений ее будто выключили, а когда включили снова, Инга увидела, что на скамейке напротив сидит бедно одетая женщина. Склонившись вперед, она кашляла. Кашель переходил в плач. И опять по кругу.
Инга почувствовала, что ей неприятно, и отвернулась. Между скамейками прошли пять или шесть человек. Парень с девушкой несли в руках по бутылке пива. Они не обратили внимания ни на женщину, ни на Ингу.
Прошло несколько минут. Инга стала замерзать. Домой идти по-прежнему не хотелось. Страх остался при ней, ее лучшее приобретение за последнее время; всепоглощающий страх. Зимний воздух был прозрачным, но горло перехватывало от удушья.
Инга посмотрела на плачущую женщину. Их взгляды встретились. Женщина выглядела ужасно. Исхудавшая, бледная, руки трясутся, пальцы, сжимающие платок, похожи на червей. Суставы раздулись от артрита. Инга не могла понять, сколько ей лет. Могло быть и сорок, и семьдесят, странно.
Инга спрятала свой собственный платок в сумочку, закрыла ее. Неприятно видеть человека, у которого дела обстоят еще хуже. Что-то больно царапало изнутри. Инга встала, отряхнулась, стараясь напустить на себя независимый гордый вид, но ничего путного не вышло. Через пару шагов плечи ее опустились. Голову прострелила боль.
Углубляясь в сквер, сотканный из света и тени, Инга слышала затухающий вдалеке плач женщины.
* * *
Вернувшись в свое казенное жилище с паутиной в углах и убогой чужой мебелью, Инга забралась в холодильник. Еды почти не было. Нашлась ополовиненная бутылка коньяка, дешевого и резкого. Инга подумала, что все равно. Ей надо выпить, иначе она сойдет с ума. Лицо Соколова, почти звериное, маячило перед глазами. Оно чудилось Инге повсюду, в каждом углу, в каждой щели, на дне раковины, ванны, в шкафу. Одна в пустой квартире, провонявшей лекарствами – от хозяйки-старухи – Инга чувствовала себя заживо похороненной.
Почти два года здесь – ее островок в большом городе. Учеба сначала на дневном, потом на заочном отделении, клуб. Пойти туда работать пришлось, чтобы избежать угрозы голодной смерти. Могли отчислить из института – Инга сражалась изо всех сил… Ее победа оказалась Пирровой. Ей предложили перевестись на заочное отделение и учиться платно. Инга пошла на это – ее пугала до смерти мысль о позорном возвращении домой, в далекий неустроенный городок.
Теперь это не казалось самым худшим вариантом. Если она уедет домой в глухомань, Соколов ее там не найдет. Инга ничего не рассказывала ему о месте, где родилась и выросла. Кажется, не рассказывала…
Если ничего не получится с деньгами, этот вариант останется на крайний случай. Ее нынешних накоплений там хватит надолго.
Или в каком-нибудь другом месте, где ее никто не знает. Но что Инга будет делать? Учеба пропадает, работы не будет. В каком-то смысле ей нравится жить так. Говорят, что втягиваешься. Инга не стала бы утверждать, но, с другой стороны, тут есть свои преимущества – она не на улице. Иногда ей улыбается удача. В клубе у нее друзья, знакомые. Они выручат и защитят, если что. По крайней мере, Инге хотелось так думать. Перебиться до конца учебы, заплатить за последний семестр – и свободна!
Но до этого еще далеко. Три курса. Сессии, курсовые. От всего этого волосы поднимаются дыбом, а от отчаяния хочется выть. Однокурсники просто куча балбесов, успешных, великовозрастных, с космическими запросами, – с ними Инга не общается. Ее мирок ограничивается компанией девиц такого же подозрительного, с точки зрения обывателя, образа жизни, танцовщиц на шесте, барменов, охранников. Инга не в восторге от них, но разве сама она выше того общества, в котором поневоле вращается? В эти минуты Инга испытывала ко всем этим пластмассовым людям, пропахшим выпивкой и парфюмерией, почти теплые чувства. Они казались ей спасательным кругом.
Маленький телевизор показывал плохо. Инге лень было возиться с антенной. Она сбросила одежду, оставшись в трусиках и футболке, легла на продавленный диван, задрала ноги. Коньяк стала пить прямо из бутылки. Несколько глотков – и самочувствие стало приходить в норму, с постепенным перетеканием в расслабленное состояние. Напряжение почти пропало. Инга переключала каналы, стараясь не думать о том, что ей предстоит через три недели. А что предстоит? Ее убьют. И тогда все это дерьмо закончится. Инга закурила. Ей не хватало сигареты. Смерть – вот в чем суть проблемы. Перед этим, учитывая, кто будет этим заниматься, ее изнасилуют и изуродуют. Она ответит за каждый потраченный соколовский цент. Инга сжала бутылку, испытывая невероятное желание разбить ее о кривую усмешечку своего бывшего господина. Острыми краями стекла располосовать щеки, скулы, нос.
Инга представила его мертвым – и почувствовала облегчение. В мечтах она может делать с этим ублюдком все, что ей взбредет в голову.
Потом она вообразила себя. Голое истерзанное тело на грязном снегу, горло перерезано, глаза выколоты. На животе огромный красно-черный-желтый ожог от утюга, почти провалившегося в кишки. Вывернутая наружу плоть. Руки и ноги скручены телефонным кабелем.
Инга поднесла руку ко рту, нажала, зажмурилась. Коньяк попросился наружу. «Нет, только не блевать, я не хочу!»
