Обычно чиновники этой службы не проявляют особого рвения, и в описаниях портретов, которые никто никогда не читает, фигурируют отметки: «носы средние», «лица овальные», «особых примет нет».
Но Сигма Триггс вложил в работу всю страсть неофита. Он тщательно описал хитрющее лицо пьяницы, с помощью лупы рассмотрел крохотный у-образный шрам над левым глазом и даже извлек из забвения старую линейку с деревянными подвижными рейками для измерения преступников.
Бродяга поначалу с большой охотой подчинялся и даже с долей юмора комментировал ухищрения Триггса, но затем принялся взирать на его действия с беспокойством. Он пустился в пространные и путаные объяснения по поводу своего необычного шрама.
– Только не пишите, кэп, что он от рождения; я заработал его в Пуле, когда грохнулся на причале, и при моем падении присутствовало два или три почтенных джентльмена, они могли бы засвидетельствовать это под присягой…
Подобная велеречивость пьяницы показалась Сигме странной.
Он совершенно поразил Гэмфри Баккета, испросив разрешения отлучиться на несколько часов и оставить под замком человека, чьи приметы только что записывал.
В первый и последний раз в своей жизни Сигма Триггс взошел по широким ступеням Скотленд-Ярда.
Он бродил из кабинета в кабинет, терпеливо сносил насмешки судебных приставов, пробудил нездоровое любопытство часовых и наконец, истекая потом, проник в архивный отдел.
Два часа спустя, с трудом переводя дыхание, он ворвался в полицейский участок на Суон Лэйн, потребовал стакан воды и заявил Гэмфри Баккету, смотрящему на него круглыми, словно блюдца, глазами:
– Так вот, сержант! Тип, приметы которого я записывал, Банки Смокер, убийца Барнеса, и его разыскивают уже целых семь лет. Я нашел в архивах Скотленд-Ярда его портрет – на нем хорошо виден шрамик в форме «у».
Банни Смокера судили и повесили; его последние снова относились к Сигме Триггсу, которого он обозвал грязным сыщиком, доносчиком и наемным убийцей.
Перед тем, как ступить на роковой люк, он поклялся вернуться из загробного мира, дабы пугать по ночам Сигму Триггса. Сигма получил премию в сто фунтов от полиции и вознаграждение в пятьсот фунтов от родственников жертвы Смокера. Он тут же положил сию солидную сумму на свой довольно круглый банковский счет, ибо отличался не столько бережливостью, сколько скуповатостью.
Второе происшествие не принесло Сигме Триггсу ни новых лавров, ни новых капиталов.
Однажды вечером, когда он с обычным прилежанием раскладывал перья, линейки и карандаши и мечтал о вечернем гроге, в соседнем помещении раздался ужасающий грохот. Стены сотрясались от ударов тяжелых предметов, на пол падали стулья, слышались громкие вопли и проклятья.
Триггс бросился на помощь.
Гэмфри Баккет лежал на полу, а какой-то субъект пытался расколоть головой сержанта каминную решетку.
Сигма бросился на бандита и ударил его, но тот оказался и увертливей, и сильнее.
Триггс почувствовал, как железная рука сдавила ему шею, он попытался освободиться, но получил сильнейший удар в подбородок и рухнул на пол.
Когда Баккет пришел в себя, он первым делом поблагодарил своего секретаря.
– Клянусь Господом, Сигма, без вашего вмешательства этот негодяй вполне мог заставить администрацию столичной полиции раскошелиться на перворазрядные похороны полицейского, погибшего при исполнении. Мне повезло, но повезло и Майку Слупу.
– Майк Слуп, фальшивомонетчик?
– Собственной персоной, малыш. Королевская добыча для полицейского участка – 2, на долю которого успех выпадает не так уж часто, и боюсь, что нам его теперь не изловить.
Так и случилось. Схватить Майка Слупа не удалось, и Сигме Триггсу пришлось примириться с полученным ударом в подбородок без всякой надежды вернуть долг обидчику.
Тридцать лет честной и лояльной службы давали Триггсу право на пенсию, но он не очень стремился выходить в отставку, ибо до той суммы, которую ему хотелось иметь, сажая в огороде капусту, недоставало еще нескольких сот фунтов.
«Ну что ж, еще пять лет в Ротерхайте, – сказал он себе, и я достигну того, к чему стремился».
Но он достиг желаемого уже через шесть месяцев.
В возрасте восьмидесяти лет в своем владении в Ингершаме скончался сэр Бруди, не забывший в завещании о своем протеже.
Кроме двух тысяч пятисот фунтов, он отказал ему прекрасный домик на центральной площади Ингершама, выразив желание, чтобы дорогой Сидней Теренс Триггс поселился в нем.
Сигма вышел в отставку, тщательно проверив, дают ли его ценные бумаги и пенсия максимальную ренту, нашел итог удовлетворительным и без сожаления и радости решил покинуть Ротерхайт.
Гэмфри Баккет вручил ему подарок – свой любимый малайский кастет – и произнес:
– В знак дружбы и в память о дне, когда ты спас мою голову.
– Я напишу вам! – пообещал Сигма.
И действительно, он написал один раз…
Но не будем забегать вперед…
Последние двадцать лет пребывания в Лондоне Триггс жил у вдовы Кроппинс на Марден-стрит в квартире из трех мрачных комнатушек.
Эта дама, знававшая лучшие дни, гадала женщинам квартала и тем самым округляла свои тощие доходы.
Она предсказывала будущее на игральных картах, на гадальных картах, на кофейной гуще, на часах с подсвечниками эпохи короля Генриха, утверждала, что умеет гадать, бросая землю, хвасталась, что по прямой линии происходит от знаменитой Ред Никсон, снискавшей себе громкую славу прорицательницы в начале прошлого века, и что до сих пор хранит некоторые из ужасных тайн своей прапрародительницы.
В тот день, когда в Пентонвильской тюрьме повесили Банни Смокера, миссис Кроппинс опрокинула во время гадания лампу, и огонь опалил три карты из ее гадальной колоды.
В этом происшествии она усмотрела предзнаменование.
Гадальные карты остались немыми, и она прибегла к гаданию с помощью земли. Горсть песка, собранная в полночь на могильном холмике и брошенная на стол, образовала необычные фигуры, поведавшие ей, что ее дом посетит призрак. Миссис Кроппинс тут же начертала древесным углем на всех западных стенах комнат магическую пентаграмму, ибо нет ничего страшнее ее для грешных душ, избегших геенны огненной.
Сигма Триггс отказался от защитной эмблемы, но не потому, что не верил в тайный культ, основанный на глупейшем из предрассудков, просто пентаграмма, нарисованная древесным углем, оскорбляла его эстетические вкусы.
Вооружившись тряпкой, он решительно стер ее со стены.
Ночью его сон был прерван тремя глухими ударами по изголовью кровати, и в лунном луче, проходившем через неплотно закрытые шторы, Сигма увидел странный маятник, качающийся перед люстрой.
