Он допил пиво, кинул бутылку в кусты и пошел, ускоряя шаг. Где-то впереди, в разрывах тумана блеснул огонек. Блеснул и пропал. Жилье? Егор почти побежал, его колотила дрожь. От выпитого развезло, все тело ныло, тяжелое, непослушное…
Скорей бы в тепло!
А, вон он, огонечек, светится впереди. Пропал… Вот опять появился. Стронулся с места, поплыл…
— Что-то у меня совсем крыша поехала! — пробормотал Егор и припустил рысцой.
Из густого тумана перед ним вырос небольшой двухэтажный дом, вытянутый в длину. В окне на втором этаже мерцал огонек. Правей в стороне угадывалось большое строение, укутанное туманом. Кругом штабеля досок, мешки с цементом, банки с краской… Строительство!
— Так это, что, дядина усадьба?! — осенило его. — Выходит, я плутал тут в трех соснах! Отсюда до его дома рукой подать: обойти усадьбу, перейти дорогу — и вот они, хоромы дядюшки Бори!
Он хотел было тронуться дальше, но неожиданно для себя подошел к двери под навесом и постучал. Никто не отозвался. Егор постучал ещё раз: громко, настойчиво. Он понемногу стал приходить в себя: мир вновь принял знакомые очертания дядюшкиных владений.
Хриплый кашель. Шаги.
— Кто там?
— Откройте, пожалуйста!
Дверь отворилась. На пороге стоял невысокий крепкий мужик лет за сорок с растрепанными волосами до плеч. Он был в длинном мешковатом свитере, шея обмотана шарфом.
— Чего тебе, парень?
Егор вдруг растерялся. Он и в самом деле не знал, зачем постучал в эту дверь. Что дальше? Уйти? Незнакомец уставился на него в упор, и взгляд его пристальных темных глаз исподлобья казался горячим.
— Ладно, чего стоять, проходи!
И больше ни слова не говоря, человек начал подниматься по лестнице, жестом приглашая следовать за собой.
Пахло краской, свежей известкой — дом был только что отремонтирован: светлые стены недавно выкрашены, ступени и перила покрыты лаком, на всем ни пятна, ни царапинки. Только стекла на окнах мутные — их, видно, ещё не успели помыть.
Незнакомец толкнул правую дверь на верхней площадке лестницы, и они оказались в небольшой полутемной комнате. У окна стоял круглый столик, перед ним — стул, на нем — несколько книг, раскрытая тетрадь с записями и свеча в старинном латунном шандале. У противоположной стены — кушетка, покрытая клетчатым пледом, в углу — кресло-качалка и включенный обогреватель. Над кушеткой две полочки, на одной — чашка, пакетик чаю, баночка растворимого кофе, стакан, кипятильник, кулечек с пряниками. На другой — книги.
— В кресло садись, поближе к теплу, — кивнул Егору хозяин. — В мае ночи холодные.
Хозяин этого жилища отшельника зачерпнул ковшиком воды из ведра, стоящего под столом, плеснул в чашку, сунул туда кипятильник, и скоро вода энергично забулькала. Тогда он опустил кипятильник в стакан и, взяв с полки баночку кофе, открыл крышку.
— Тебе чай или кофе? Что пил-то, пиво? — Егор молча кивнул. — Тогда лучше кофе. Сразу в голове прояснится.
Егор так же молча принял из рук хозяина горячую чашку с дымящимся ароматным напитком и сделал глоток. Он просто диву давался, с чего это тот парня с улицы угощает, вопросов не задает, и вообще, что за странный мужик такой…
— Что, тоскливо? — спросил тот, когда его юный гость немного согрелся и огляделся. — Вот и мне, брат. Маюсь. Пару дней водочкой баловался, но от неё только хуже потом — хоть волком вой! Тебя как звать?
— Егор. Ломов, — подумав, парень отчего-то добавил фамилию к имени.
— А я Федор Ильич. Сторожу здешнее помещение. Вот уже двадцать четыре дня.
— А вы… здешний? — спросил Егор и отчего-то смутился.
Этот сторож совсем не похож был на сторожа. Странный какой-то. Честно сказать, Егор таких вообще не встречал. Умные, внимательные глаза, взгляд спокойный, открытый. Этот человек принял его, как равного, без тени насмешки и превосходства… Если он и был сторожем, то каким-то ненастоящим.
— Вообще-то я издалека. Есть один город такой в Забайкалье — Иркутск. Полгода назад в Москву приехал, теперь вот здесь обретаюсь. — Он помолчал. — Ты сюда на каникулы? На дачу?
— Вроде того.
— Понятно. Думаешь, как убить лето? Ты ведь волк-одиночка, так? — он уселся на стул.
— А как вы догадались? — Егор быстро, с удивлением вскинул голову его новый знакомый попал в самую точку.
— Мы с тобой одной крови, ты и я! Так, кажется, звери учили Маугли? Одиночество — это, брат, как запах гари. За версту чуешь… Мы с тобой этой гарью здорово пропитались, только я прокоптился до полной готовности, а тебя только-только на угли бросили. Н-да. — Он опять помолчал, потом улыбнулся горьковатой улыбкой и прочитал: «Молчи, скрывайся и таи И чувства, и мечты свои… Лишь жить в себе самом умей…» Тютчев. Да, брат… А ты умеешь? Небось, думаешь, что умеешь.
— Что? — не понял Егор.
— Понимать себя. Кто ты, какой ты…
— Думаю, что… да.
— А чего так неуверенно? Нет, брат, честно сказать, мало кто это умеет. Вот смотри, что об этих строчках Тютчева Мережковский написал… он взял со стола книжку, раскрыл её, вынул закладку и прочитал:
— «Вот чистейший кристалл того яда, которым все мы отравлены, наиболее противоположная христианству заповедь нелюбви. Страшная заповедь и всего страшнее то, что она не ложь: чтобы полюбить других, как себя, отдать себя другим, — надо сперва найти себя, познать себя, а кто смеет сказать, что он это сделал?»
— Здорово! — вырвалось у Егора.
— Здорово, да. А ты знаешь, кто такой Мережковский?
— Кажется… поэт, что ли…
— Н-да, поэт… он писатель, философ, жил в начале двадцатого века. Хотя этому в школе не учат. Слушай, а что сейчас молодежь слушает? Кто там в музыке современной лидер у вас, у него ещё имя какое-то странное…
— Децл? Есть такой. От него многие тащатся. Я вообще-то рэп не люблю, терпеть не могу всяких дешевых прикольщиков. Правда, особо этим не хвастаюсь — делаю вид, что балдею от них, как и все…
Странное дело: сам себе ведь не хотел признаваться, что под кого-то подстраивается, часто делает и говорит совсем не то, что хотелось… а тут выложил все одним духом!
«Ну и дела… — хмыкнул он про себя. — День какой-то не такой или я не такой… Или все дело в этом заумном стороже?»
— Ну а брейк-данс? Как тебе эта штуковина? Меня, например, это зрелище прямо-таки завораживает…
— Да, обалденное! — согласился Егор. — Но чтобы классно танцевать брейк надо пахать с утра до ночи, а любой физической пахоте я предпочитаю компьютер и книжки. И вообще, с моим ростом и общей хилостью организма акробатикой заниматься не в кайф…
— В чем хилость-то, не пойму?
