В два часа по полуночи зловеще завыл одинокий койот в горах. То ли койоту, то ли кому-то другому вторила собака. Над вершинами гор собиралась гроза, и облака причудливой формы неслись по чернильному лоскуту светящегося неба с ниспадающими лунными лучами, которые силились прорвать перисто-слоистую толщу тумана. С лежанки, где обычно спал Ромеро, донесся голос, возбужденный, напряженный, исполненный непонятного мне смутного ожидания.
Madre de Dios! El sonido ese sonido orgaVd! lo oyteVd? Senor, этот звук!
Я напряг слух, стараясь понять, о каком звуке он говорит. Я различал вой койота, собаки, шторма, особенно шторма, уже заглушавшего другие звуки, поскольку ветер разгулялся в полную силу. В окна летели вспышки молний. Я начал перечислять звуки, которые я слышал, пытаясь понять, что именно так взволновало мексиканца:
El coyote? El регго? El viento?
Ромеро молчал. Вдруг до меня донесся его благоговейный шепот.
El ritmo, Senor el ritmo de la tierra земля пульсирует!
Теперь я тоже слышал, и то, что я слышал, не знаю почему, заставило меня задрожать. Где-то в глубине земля звучала, пульсировала, как сказал мексиканец, и этот ритм, хотя и отдаленный, уже перебивал вой койота, собаки и усиливающейся бури. Я не берусь описывать этот звук, поскольку он не поддается описанию. В нем было что-то от стука мотора, зарождающегося в чреве большого лайнера и долетающего до верхней палубы, однако это что-то не отдавало мертвенностью и неодушевленностью механизма. Из всего того, что составляло этот звук, больше всего меня поразила его придавленность толщей земли. Мне на ум пришел отрывок из Джозефа Гланвиля, столь эффектно процитированный По: Безбрежность, бездонность и непостижимость Его творений грандиознее Демокритова колодца .
Внезапно Ромеро вскочил и замер рядом со мной, завороженно глядя на кольцо, которое загадочно мерцало в всполохах света, а затем уставился в сторону шахты. Я поднялся, и некоторое время мы, не двигаясь, настороженно вслушивались в жуткий ритмичный звук, который рос и с каждой секундой становился все более одушевленным. Словно повинуясь чужой воле, мы двинулись к двери, с отчаянным дребезжанием удерживавшей покой от бури. Пение, а именно на пение стал походить звук, приобретало объемность и внятность, и нас неодолимо влекло выйти в бурю и заглянуть в черноту провала.
Мы не встретили ни души, поскольку рабочие ночной смены, получив неожиданный выходной, наверняка осели в Сухом ущелье, где мучили уши сонных буфетчиков зловещими слухами Только домик сторожа светился желтым квадратом, похожим на око недреманное. Я подумал, что сторож, должно быть, не остался равнодушным к странному звуку, но Ромеро ускорил шаг, и я поспешил за ним. Мы начали спускаться в шахту, навстречу звуку, отчетливо распавшемуся на составляющие. Удары барабанов и многоголосое пение действовали на меня, подобно восточному таинству. Как вы уже знаете, я долго жил в Индии. Несмотря на предательский страх и отвращение, мы решительно продвигались в манящую глубь. В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума. У нас не было ни лампы, ни свечи, и я удивлялся, что наш путь пролегал не в кромешной тьме, как вдруг понял, что старинное кольцо на моей руке излучало леденящее сияние, озаряя бледным светом влажный тяжелый воздух, окутывавший нас. Достигнув конца веревочной лестницы, Ромеро неожиданно бросился бежать, оставив меня в одиночестве. Должно быть, какие-то новые дикие звуки барабанной дроби и пения, слабо доносившиеся до меня, испугали его: издав страшный вопль, он пустился наугад во мрак пещеры. Он неуклюже спотыкался о камни и опять исступленно полз вниз по шаткой лестнице, и где-то впереди раздавались его стоны. Как сильно я ни был напуган, все же сумел сообразить, что совершенно перестал понимать его слова, хотя отчетливо слышал их. Грубые, выразительные звукосочетания заменили обычную смесь из плохого испанского и чудовищного английского; однако многократно повторенное им слово Huitzilopotchi, казалось, что-то говорило мне. Много позже я осознал, что это слово выплыло из трудов великого историка, и возникшая ассоциация заставила меня содрогнуться.
Кульминация этой ужасной ночи, непостижимая и стремительная, произошла, когда я достиг последней пещеры, в которой заканчивалось наше путешествие. Безбрежную темноту прорвал последний вопль мексиканца, подхваченный диким хором. Ничего подобного мне не доводилось слышать за всю мою жизнь. В тот момент мне показалось, что вся земная и неземная нечисть отверзла глотку, чтобы погубить человеческий род. В ту же секунду свет, который излучало мое кольцо, погас, и я увидел зарево, исходившее из пропасти в нескольких ярдах от меня. Я приблизился к пламеневшей пропасти, поглотившей несчастного Ромеро. Свесившись, я заглянул в бездонную пустоту кромешного ада, бурлившего огнями и звуками. Сначала я видел лишь кипящее варево света, но затем очертания, хотя и смутные, стали выплывать из месива, и я различил Хуан Ромеро? О Боже! я должен молчать! Само небо пришло мне на помощь, раздался жуткий грохот, словно две вселенные столкнулись в космосе, и зрелище, открывшееся мне, исчезло. Нахлынувший хаос сменился покоем забвения.
Обстоятельства этого события столь странны, что я затруднять продолжить рассказ. Все же постараюсь изложить, что последовало дальше, не пытаясь разобраться, где кончается реальность и начинается ее видимость. Я очнулся целым и невредимым у себя в постели. Красный отблеск окрасил окно. Поодаль, на столе, в кольце мужчин, среди которых был и наш лекарь, лежало безжизненное тело Хуана Ромеро. Старатели обсуждали странную смерть мексиканца, словно погрузившегося в глубокий сон; смерть, видимо, каким-то непостижимым образом связанную с ужасной вспышкой огня, упавшего на гору и сотрясшего ее. Вскрытие не пролило света на причины гибели Ромеро, ибо не выявило ничего, что могло бы помешать ему и дальше дышать земным воздухом. В обрывках глухих разговоров звучали предположения, что мы с Ромеро не спали той ночью, однако буря, пронесшаяся над Кактусовыми горами, не потревожила сон других старателей. Рабочие, рискнувшие спуститься в шахту, сообщили, что произошел обвал, запечатавший пропасть, которая накануне произвела на всех такое ужасное впечатление. Когда я поинтересовался у сторожа, слышал ли он какие-нибудь особенные звуки перед мощным разрядом грома и молнии, он упомянул завывания койота, собаки и злого горного ветра и ничего более. У меня нет оснований не верить его словам.
Перед тем как возобновить работы, суперинтендант Артур вызвал специальную опытную команду, чтобы обследовать район, где разверзлась пропасть. Команда приступила к работе без особого энтузиазма, но вскоре просверлила глубокую скважину. Результат оказался крайне любопытным. Предполагалось, что свод над пустотой не должен быть толстым, однако буры наткнулись на обширные залежи твердой породы. Ничего не обнаружив, даже золота, суперинтендант прекратил поиски, но часто, когда он сидел, задумавшись, за своим столом, недоуменное выражение осеняло его лицо.
