Стюардесса машинально бросила взгляд на спидометр, шкала которого была подсвечена призрачными зеленоватыми огоньками. Вся приборная доска напоминала застывший рой светлячков. Стрелка спидометра замерла у отметки сто десять километров в час. Стюардесса подумала, что это многовато, но водителю, конечно, видней.
Должно быть, они опережали график. Значит, она проспала последнюю остановку. С тех пор она видела только тьму за громадными окнами. Долгий, слишком долгий перегон.
Стюардесса впервые работала на этом маршруте. Если верить расписанию, промежуточных станций больше не будет. В автобусе остались те, кто ехал до самого конца. Салон был заполнен на три четверти – и вряд ли ей удастся надолго сомкнуть глаза. Разве что под утро…
Собственное отражение в стекле казалось похожим на желтую мумию. Стюардесса скорчила рожицу, устало улыбнулась самой себе и перевела взгляд на листок с расписанием, прикрепленный возле водительской кабины. И тут она заметила, что не сумеет свериться с графиком: часики у нее на руке остановились незадолго до полуночи. Когда же она увидела, что часы на приборной доске остановились в то же самое время (минута в минуту!), по ее спине пробежал холодок страха, похожий на прикосновения вечернего тумана в глубокой долине. Но кто заблудился в далекой долине?..
Стюардесса не пыталась узнать, который теперь час, у водителя – оба его запястья были обнаженными и бледными, как слоновая кость. Напарника, находившегося в спальном отсеке, она не стала будить и попыталась успокоиться. Она убеждала себя, что задремала и потеряла ощущение времени. Ей казалось, что прошли многие часы, когда на самом деле она бодрствовала всего несколько десятков минут. И пассажиры не напоминали о своем существовании.
Она невольно оглянулась. Салон был погружен в глубокий сумрак.
Место в первом ряду занимал неряшливый толстяк, который воспользовался отсутствием соседа и развалился в довольно нелепой позе: он умудрился перекинуть одну ляжку через подлокотник сдвоенных кресел, повернулся на бок и пускал слюни на белоснежную хрустящую ткань, обтягивавшую подголовник. Неприятный тип. Помнится, он облизал ее похотливым взглядом, но теперь его поросячьи глазки были не видны и в глазных впадинах подрагивали тени.
Стюардесса медленно двинулась по проходу.
Места 2А и 2Б. Судя по всему, супружеская пара. Женщина спала, положив голову мужчине на плечо. Тот читал, держа журнал в узком луче светильника с поворотным отражателем, установленного в панели над креслами. Впрочем, присмотревшись, стюардесса заметила, что его зрачки не двигаются. Он просто сидел, уставившись в одну точку и, может быть, погрузившись в невеселые размышления, которые навевала непроглядная ночь и долгая дорога…
3А и 3Б. Женщина с четырехлетней девочкой. На лице матери – маска покоя, какой бывает только во время очень глубокого сна. Мраморная кожа, дыхание незаметно. Ее полусонная дочь внезапно тронула стюардессу за руку. При этом она двигалась как лунатик. Когда стюардесса наклонилась к девочке, та прошептала ей на ухо несколько слов. Стюардесса улыбнулась и взяла ребенка на руки. Туалет был расположен в конце салона.
Четвертый ряд. Три свободных кресла из четырех. В одном, слева от прохода, сидела маленькая высохшая старуха, страдавшая от идеальной бессонницы. У нее на коленях лежала большая и по виду тяжелая книга. Когда стюардесса оказалась рядом, старуха подняла лицо, на котором не было и тени сна. Одновременно она закрыла книгу, заложив между страницами морщинистый пальчик. Стюардесса посмотрела на странно оформленную обложку. Имя автора – Джеймс Джойс, – написанное огромными буквами, ни о чем ей не говорило.
Старуха добродушно улыбнулась, превратившись в старушку. Лучики морщинок брызнули из уголков глаз, разрезая желтеющий пергамент. Она похлопала ладошкой по обивке соседнего кресла и сказала вполголоса:
– Присядьте, дорогуша, вы, наверное, устали. Давайте-ка поболтаем о том о сем.
Стюардесса улыбнулась в ответ и глазами показала на девочку.
– Может быть, немного позже.
– Отлично, – обрадовалась старушка. – Я вас жду. Этот чертов Джойс еще скучнее, чем Агата Кристи.
* * *
…Вернувшись и поудобнее устроив ребенка в кресле, стюардесса приготовила две чашечки кофе, затем, как и обещала, присела возле старухи. Та была в восторге и от кофе, и от возможности поболтать. И гораздо больше, чем все книги на свете, ее интересовала личная жизнь девушки.
– Есть ли у вас друг, милочка?
У стюардессы не было друга. У нее вообще никого не было. Хотелось бы ей, чтобы кто-нибудь ждал ее дома. Но она была сиротой, жила в общежитии и не знала по-настоящему, что такое «дом». Зато она могла бы многое рассказать о тоске и безнадежном ожидании, о спасительной сигарете или глотке чая, заменяющем самого страстного любовника…
Однако той ночью у нее возникло странное, необъяснимое предчувствие, что кто-то ждет ее в конце пути – и это будет встреча, о которой девушка мечтала всю жизнь, даже не осознавая своих смутных и робких, глубоко спрятанных желаний. Тот, кто ждал ее, не имел лица или чувственного образа. Он был частью окружающей бесконечности – тень в темноте, молчание в тишине, врата в пустоте…
В беседе со старухой незаметно пролетело время, но измерить его стюардесса не могла. Смысл большинства вопросов ускользал от сознания. Несмотря на внешнюю приветливость, в старухе было что-то цепкое и безжалостное. Она расспрашивала о работе, о прошлом, но ни слова не сказала о будущем. Она словно заворожила стюардессу, и та покорно сидела рядом, глядя на высохшее лицо в ореоле седых волос, а вокруг этого лица, как оклад некой жуткой кощунственной иконы, застыл черный лед стекла, отражавшего плохо различимые силуэты, но не пропускавшего снаружи ни света, ни звуков…
Вероятно, стюардесса все-таки задремала, усыпленная журчащим ручьем старушечьей болтовни, а та не стала ее будить. И девушка проспала слишком долго, однако не видела снов.
Ее разбудил какой-то звук, похожий на отдаленный вопль трубы или автомобильной сирены, но не исключено, что ей приснилось и это. Стюардесса тряхнула головой, прогоняя сонную одурь. Старуха клевала носом над своей книгой; она выглядела пополневшей и потемневшей, словно насытившийся вампир. А за окнами по-прежнему была тьма.
Стюардесса двинулась по проходу, вглядываясь во мглу, летевшую навстречу, в тщетной надежде увидеть хотя бы намек на то, что существует место, куда должен прибыть автобус. Место, сулившее покой.
И падал пепел. Пепел, а не снег.
* * *
…Водитель улыбался. Иначе и быть не могло: он давно лишился губ.
