Получается просто идеальное какое-то царствование, размышлял Мурманцев, лежа в постели и глядя на портрет государя в полный рост. Портрет был небольшой, домашний и по ошибке повешен в спальне, вместо гостиной. Мурманцев не стал исправлять ошибку. Ему нравилось просыпаться под пристальным взглядом высочайшего куратора Императорской Рыцарской Белой Гвардии Академии. Этот взгляд как будто намекал на то, что недавнее прошение будет удовлетворено полностью и в самом скором времени. Государь запечатлен в парадном мундире Белой Гвардии — белоснежные китель и брюки, высокая белая фуражка с черным околышем, белые перчатки. Все из особой пылеотталкивающей ткани, чтобы не щеголять случайными пятнами грязи. Академия Белых Одежд — так ее называли вне стен. А внутри стен — Кадетский монастырь, еще с тех лет, когда академия была кадетским корпусом и увлекалась Лесковым.
Мурманцев повернул голову к спящей рядом жене. Осторожно убрал локон, упавший на румяную от сна щеку. Будить не стал — рано. Успеет еще навставаться на рассвете. Сейчас — отпуск, медовый месяц, приволье.
Так вот, об идеальном царствовании. Затишье — предвестник грозы. Обманчивое спокойствие вспухает изнутри хаосом бури, завываньем ветров. Сколько продлится эта безмятежная тишина?
Негромко хлопнула внизу дверь, шаркнули шаги. Полина, горничная, пришла ставить чайник, варить кофе для хозяина и чай для хозяйки. Завтрак принесут позже — из пансионной ресторации. Супруги сразу, как приехали, договорились, что столоваться будут отдельно, у себя. Зачем двоим светское общество в медовый месяц?
Мурманцев хотел уже вставать, как услышал стук. В дверь дома барабанили — негромко, но нетерпеливо, настойчиво. Что за пожар с утра пораньше, удивился он, накидывая шелковый халат и выходя из спальни. Стаси не проснулась — только перекатилась на опустевшую мужнюю половину, зарылась лицом в подушку.
Полина впустила торопыжку. Спускаясь по деревянной лестнице, Мурманцев слышал приглушенное «бу-бу-бу». Голос был незнаком. В интонациях, опять же, нетерпение.
— Что вам угодно? — окликнул он гостя сверху, как только тот появился в поле зрения — словно заразившись его торопливостью.
— Прошу покорнейше простить… э… мое внезапное вторжение. — Мужчина повернулся к Мурманцеву. С легким поклоном снял шляпу, какие носят обычно в деревне летом господские приказчики — почти плоскую, но с круто загнутыми по бокам узкими полями. — Извольте видеть, обстоятельства таковы, что… э… не терпят…
Он развел руками и удивленно посмотрел на шляпу, словно впервые держал ее в руках.
— Пока еще я ничего не вижу, — отозвался Мурманцев, недовольно разглядывая гостя. Однако и манеры у здешних приказчиков! Одет в шорты до колен, тонкую рубашку с короткими рукавами, бархатный жилет, коробочка телефона в кармане, на загорелых ногах сандалии с замшевыми ремешками. Мурманцев не любил щегольства в наемных работниках. Тем более голых волосатых ног прислуги. Впрочем, за весь месяц в пансионе это был первый такой франт. — Объяснитесь-ка, любезный, внятнее.
— Э… да. Дело вот в чем. — Шляпа была решительно отвергнута и перешла в руки Полины. — Позвольте представиться — здешний помещик Лутовкин. Павел Сергеич. Владелец этого пансиона. Э… к вам, господин Мурманцев, по безотлагательному делу…
Мурманцев куснул себя за кончик языка, поняв ошибку. Господин Лутовкин просто очень рассеянный человек. Или же его обстоятельства действительно таковы… гм, да… что и приказчичьей шляпе дозволяется обосноваться не на той голове.
— Павел Сергеич, душевно рад! — Мурманцев пошел гостю навстречу. — Вот уж месяц мы с женой дышим здесь воздухами, а с хозяином до сих пор не знакомы. Все управляющий да приказчики. Что ж вы не балуете вниманием отдыхающих ваших? Полина, неси-ка нам кофе в гостиную.
Лутовкин ответил на рукопожатие и отделался вздохом:
— Да все, знаете, дела, заботы. Гешефты, словом. Оглянуться некогда. Да тут еще уборочная. Я, извольте видеть, за своими крестьянами строго слежу. Да и как иначе. Я ж им как отец родной. Не доглядишь — в историю какую вляпают и себя, и меня заодно. Я ведь, собственно, к вам, сударь, для того и пришел.
Мурманцев увел гостя в комнаты. Полина звенела чашками, разливала из кофейника утреннюю горечь для бодрости духа и ясности ума.
— Вы уж извините, Павел Сергеич, вид мой — только с постели, гостей так рано не ждем. Жена еще и не вставала, — говорил Мурманцев, делая первый обжигающий глоток.
Лутовкин, тоже отхлебнув, замахал рукой:
— Господь с вами, Савва Андреич, это я с извинениями должен… Да ведь дело такое… — Он быстро, торопясь, опорожнил тремя глотками свою чашку и потянулся еще к кофейнику. В этот момент Мурманцев поверил, что господину Лутовкину в самом деле оглянуться некогда — очевидно, ставшая привычкой спешка не давала на это времени.
— По правде говоря, — начал он, — я не очень понял, что там случилось с вашими крестьянами и чем я могу помочь.
Павел Сергеевич, покрывшийся потом от двух взахлеб выпитых горячих чашек кофе, откинулся на спинку стула, достал из кармана шорт клетчатый платок и стал им обмахиваться.
— И жаркие же нынче погоды стоят. С утра раннего печет как в духовке. А с моей комплекцией из дому выйти не успеешь, как уже взопреешь.
Никакой такой особой комплекцией господин Лутовкин не отличался. Был чуть полноват, да и то можно списать на широкость в кости и не юношеский уже возраст. Ремень шорт подпирал едва намечающееся брюшко. А лицо скорее худое для такого тела. Бледность, не раскрашенная даже двумя чашками кофейной горечи, говорила о том, что господин Лутовкин за всеми своими гешефтами пренебрегает здоровьем… или о том, что крестьяне действительно «вляпали» его в пресерьезную историю.
Мурманцев ждал, неторопливо смакуя крепкий кофе без сахара.
— Я знаю, что вы сейчас не при исполнении, — вдруг выпалил Лутовкин, перестав махать своей тряпицей. — Но полиция этим делом заниматься не станет. То есть уже не стала. Заполнили формуляры, увезли тело в морг, кой-как осмотрели дом и сарай. Вскрытие, конечно, ничего нового не покажет. Делу венец, как говорится. Мужиков и допрашивать не стали — все ж ясно, куда яснее. А у меня, извольте видеть, кошки на душе. Когтями дерут. Чую я, — Павел Сергеич ударил себя в грудь платком, — на этом не кончится. Вот хоть режьте — не кончится. Раскопал он там что-то. Лихо раскопал. На свободе теперь лихо это гуляет. Боюсь я, Савва Андреич, — он навалился животом на стол и заглянул Мурманцеву в глаза, — на других перекинется. Мор пойдет. Вот так. Да. Помогите, сударь, Христом-Богом прошу.
