— Это, — вставил полный гость, — вряд ли что объясняет.
— Твилфорд, ради Бога, не давайте ему повода опять отклониться от темы, — с негодованием прошептал Доминик.
— Как я сказал, — благодушно поморщился Чарльз, — европейцам тогда жилось тяжеленько. Во Франции убили Генриха Четвертого, наследником его стал девятилетний сынок. Вы знаете, во что он потом превратился. Король Яков выставил себя полным олухом, распустив парламент и арестовав Арабеллу Стюарт за брак с Уильямом Сеймуром. Одного из русских царей свергли, я уж не помню какого. Кажется, на его место прочили некоего прусского принца…
— Польского, — вежливо поправил шестой гость. — Свергли Василия Шуйского. Для того чтобы возвести на трон Владислава, сына Сигизмунда Третьего.
— Очень может быть, — согласился Уиттенфильд. — Испания и Голландия все еще грызлись между собой, германские протестантские княжества рвали на части соседи… Согласитесь, во всех этих фактах веселого мало. Тут-то как раз и случилось, что пра-пра-пра… в общем, трижды по три раза прабабка моей двоюродной бабки Серены оказалась…
— Чарльз, — запротестовал Твилфорд, — вы шутите? Девятижды прабабка!
— Нет конечно, — откликнулся удивленно Уиттенфильд. — Серена родилась в тысяча восемьсот семнадцатом году. Ее мать, Евгения, — в тысяча семьсот девяносто втором. Мать Евгении, Софья, — в тысяча семьсот семьдесят четвертом. Мать Софьи, Элизабет, появилась на свет в тысяча семьсот сорок втором, а ее мать, Кассандра, — в тысяча семьсот двадцать шестом. Мать Кассандры звали Амелия Джоанна, и она родилась не то в тысяча семьсот четвертом, не то в тысяча семьсот пятом году, более точная дата нам не известна. Тогда реки Англии выходили из берегов, потом людей стала трепать лихорадка — короче, новорожденных регистрировали не очень-то скрупулезно. Мать Амелии Джоанны, Маргарет, родилась в тысяча шестьсот восемьдесят восьмом году, а ее мать, Софрония, — в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом.
— Как раз подоспела к лондонской чуме и пожару, — изрек Доминик.
— Да, и эти несчастья пощадили в семье лишь троих. Выжили только Софрония с братом Уильямом и их матушка, Хана. Ужасные, если вдуматься, времена! Впоследствии Уильям пережил четырех жен, что произвели на свет восемнадцать детей, Софрония родила шестерых, и даже Ханна, повторно выскочив замуж, сподобилась трижды разрешиться от бремени. Мать Ханны звали Лукрецией, она родилась в тысяча шестьсот двадцать девятом году. Ее мать, Сесилия, — в тысяча шестьсот седьмом году, но разговор пойдет о ее родительнице — Сабрине, каковая, в чем вы сами теперь убедились, и впрямь является девятой прабабкой моей двоюродной бабки Серены. — Рассказчик вновь усмехнулся. — Лукреция была не очень-то счастлива. Девчонку тринадцати лет выдали за распутника, которому уже было за пятьдесят. В разных флигелях своего основного поместья он содержал двух любовниц, а сколько кишело там девок — никто и не помнит. Не удивительно, что характер бедняжки стал портиться, по поводу смерти одной из ее камеристок даже проводилось дознание. Выяснилось, что девушка умерла от побоев, однако судьей выступал сэр Эгмонт Харди, и он…
— Чарльз! — взорвался кузен.
Уиттенфильд кашлянул и возвел глаза к потолку.
— Вернемся к Сабрине. Хм-м… В тысяча шестьсот десятом году ей стукнуло двадцать, она состояла в браке с сэром Джеймсом Гросситером, армейским капитаном. Сесилии было тогда три года, а мальчику, Герберту, исполнился год. Не очень легко выносить на ваш суд дела давних лет, однако сэр Джеймс что-то там натворил, рассорился с собственным батюшкой и бежал на континент, что, учитывая времена, было полнейшей глупостью. Он попытался служить, но вновь оступился, его схватили и заточили в тюрьму, а Сабрина осталась одна с двумя детьми в чужой стране — без всякой помощи и поддержки.
— Ну, женщинам в таких обстоятельствах свойственно добывать себе пропитание лежа, — заметил один из гостей. — Стыдиться за давностью лет тут особенно нечего, как не о чем и толковать.
Уиттенфильд покачал головой.
— Большинство мужчин предпочитают разговорчивых шлюх, а Сабрина почти не знала французского и была все равно что немая. Да и дети путались под ногами. Несколько итальянских песенок, разученных в детстве, к ней никого не влекли. — Он допил вино и облизнул влажные губы. — Она совсем обезумела от горя, не зная, куда ей пойти.
— Вот они — женщины, — фыркнул презрительно кто-то.
— Вам кажется, что мужчина в такой ситуации смотрелся бы лучше? — спросил шестой гость, поворачиваясь на голос. Ему не ответили.
Чарльз между тем продолжал:
— Она продала все, что имела, и сумела снять на задворках Антверпена какую-то комнатушку. Мытье посуды в ближайшей таверне давало миску объедков и гроши, на которые можно было покупать овощи для малышей. Но жизнь все дорожала, и тех крох, что получала бедняжка, стало ей в конце концов не хватать.
— Какое это имеет отношение к зеркалу? — спросил Твилфорд намеренно резко.
— Я к нему и веду, — терпеливо ответил Уиттенфильд. — Если вы позволите мне это сделать.
— Не вижу, как мы могли бы вам помешать, — проворчал из угла пожилой господин, энергично тряхнув темной изогнутой трубкой.
— Я тоже, — добавил сосед помоложе.
— Эверард, прошу вас! — вскинулся Доминик.
Эверард потупил взгляд, но прибавил:
— Во всем нужна мера.
— Сделайте милость, лорд Чарльз, продолжайте, — попросил шестой гость, выделявшийся из компании (возможно, лишь потому, что не пил) особенной элегантностью одеяния. Его речь была правильной, но в ней угадывался акцент.
— Я и пытаюсь, — смиренно сказал Уиттенфильд. — Итак, моя дальняя прародственница Сабрина застряла в Антверпене, пребывая в жуткой нужде, потому что сэр Джеймс сидел в тюрьме, а ее семья от нее отказалась. Ослушнице не простили побега на континент, так что она не могла обратиться к родне за помощью; к тому же ничто на свете и не заставило бы ее это сделать. Конечно, родичи сэра Джеймса также от него отвернулись и нисколько не беспокоились ни о нем, ни о его семье. Сабрина умела играть на спинете, хорошо знала ботанику, как большинство благовоспитанных дам той поры, но это не приносило ей проку. Однако наша гордячка, должно быть, обладала незаурядной натурой, способной бороться с отчаянием и превратностями судьбы. Она решила во что бы то ни стало оставить детей при себе, иначе их пришлось бы отдать в какой-нибудь монастырский приют, а добрая дщерь англиканской церкви никак не могла допустить, чтобы ее беззащитные детки попали к католикам в лапы. — Он глубокомысленно покачал головой и скрестил ноги. — Вы знаете, мой дядюшка Джордж женился на католичке. Был жуткий скандал, сопровождавшийся массой самых мрачных прогнозов, но Клара оказалась разумнейшей женщиной и превосходной женой. Я вас уверяю, наши предубеждения против католиков мало что значат.
