События эти произошли в доме, в котором мой сын провел тридцать семь из своих пятидесяти двух лет. Моя супруга Ленора произвела нашего единственного сына на свет в 1928 году и умерла во время вторых родов, десятью годами позже, Наш второй ребенок, тоже мальчик, родился мертвым.
Как я уже говорил, Максимилиан — с тех пор как несчастье лишило меня возможности выступать — стал именоваться Великим Делакорте. С семнадцати лет он был моим ассистентом и каждый из моих номеров знал не хуже меня. Не только помогал мне, но и выступал самостоятельно. Полного сценического расцвета он достиг в тридцать семь лет, тогда и принял мой сценический псевдоним.
В этом же доме живут еще двое людей, не считая лакея и горничной. Последние в тот день также отсутствовали. Совпадение? Готов поставить на кон мой старый сморщенный зад, что нет.
Первый человек из этих двоих — жена моего сына, Кассандра. В свои сорок один год она обладает незаурядной красотой, недюжинным умом и удивительно подлой натурой. Женой сына она является уже девять лет и восемь из них — его ассистенткой.
Кассандра имеет две цели в жизни. Одна из них — выбросить мои жалкие кости из этого дома в какой-нибудь весьма отдаленный огород. Вторая же… Ну, с этим придется подождать, иначе никакого рассказа не получится.
Третий резидент Делакорт-холла (не считая Нелли и двоих слуг) это брат Кассандры, Брайан. Ему тридцать пять, он тоже служит у моего сына.
Наш дом находился (он там и по сей день) в штате Массачусетс, в самом центре двадцатидвухакрового участка редколесья, приблизительно в четверти мили от дороги. (Детали предлагаю немедленно забыть, сообщать их — это моя привычка, с которой я не в силах расстаться.)
Чтобы укоротить рассказ (я, по крайней мере, попытаюсь это сделать), скажу, что Делакорт-холл был спроектирован (он таким и остался) в духе французского сельского дома. Это великолепное двухэтажное здание, строительство которого я завершил в 1943 году (удачный выбор времени для постройки сэкономил мне не меньше года).
В доме семь спален с ванными комнатами, скромный театральный зал, под которым располагается бассейн, большая кухня, парадный обеденный зал, просторная гостиная и комната, в которой протекали часы моей болезни, кабинет, прежде мой, затем Макса — Палата Волхвований (ПВ).
Отчего я так ее называю? Оттого что это кладовая магических трюков, рог изобилия таинств и фокусов. Заниматься тем, что стало моей профессией, я начал в 1945 году, причем сначала лишь для собственного удовольствия. Позже ко мне присоединился Макс и внес так много нового, что ко времени этих событий я не был осведомлен о многих его достижениях, поскольку первые годы своей болезни провел в спальне. И только в конце шестидесятых Макс велел Нелли привозить мое кресло в ПВ каждый день, зная, какое удовольствие я получал от наших занятий. (Когда, конечно, был еще личностью, а не этой двуглазой картофелиной.)
Итак, кабинет, или Палата Волхвований (ПВ).
Тридцать футов в длину, двадцать в ширину. По центру длинного ряда окон расположено одно, особенно высокое. Открывающийся из него исключительной красоты вид на земли за домом включает небольшое озерцо вдали и бельведер на его берегу.
Обстановка в кабинете всегда была роскошной. Вдоль двух стен тянулись полки, на большей части которых стояли деловые папки в кожаных переплетах. В них хранились мои интервью и вырезки из газет, а также все печатные материалы о Максе. На остальных полках покоились книги по истории и/или методологии фокуса.
На третьей стене висели афиши самых известных наших выступлений.
Массивный, облицованный камнем камин располагался по четвертой стене. На полке над ним красовалась коллекция антиков, сувениров и произведений искусства, которые Ленора и я — а позже и Макс — собирали на протяжении долгих лет. Там же покоился серебряный канделябр с тремя черными свечами, а рядом — серебряная спичечница.
Не раздражайся, читатель, все эти детали не случайны, и каждая из них найдет свое место в повествовании.
На чем же я остановился?
Ах да, камин! Над каминной полкой располагалось несколько интересных объектов.
Прежде всего, это два больших, написанных маслом портрета. На одном из них была изображена моя обожаемая Ленора (благослови, Господь, моего сына за то, что он его здесь повесил), на другом — столь же красивая (возможно, выражение «потрясающе красивая» более точно) молодая женщина. Это Аделаида — первая супруга Макса, умершая в 1963 году.
Помимо портретов над полкой размещались: набор французских дуэльных пистолетов образца 1879 года, копье девятнадцатого века, бывшее на вооружении испанской армии, а также африканские дротики, трубка для выдувания отравленных стрел. Все эти предметы сыграли свои роли в тех трагических и преступных событиях, которые вскоре последовали.
Вблизи камина находился мой (а нынче — Макса) письменный стол (восемнадцатое столетие, Франция) — безупречно сверкающая поверхность семь футов на четыре, заставленная редкостями: сувенирами и безделушками из моей (нашей) коллекции. Телефон и стеклянный графин в серебряном окладе дополняли это собрание. Позади стола находилось обитое черной кожей вращающееся кресло.
Следует также упомянуть элегантный, тикового дерева, отделанный бронзой бар; стаканы и серебряное ведерко для льда на его стойке; два легких стула, обитые красной кожей, и приставные столики, а также необычно большой (два фута в диаметре) старинный глобус.
И наконец, квинтет объектов, жизненно важных для моего рассказа.
Первый — вертикальный рекламный щит с фотографией Макса в цилиндре и фраке и подписью «Великий Делакорте. Наедине с Тайной».
Второй — богато украшенный египетский саркофаг, тоже расположенный вертикально, с откинутой в сторону крышкой.
Третий — набор рыцарских доспехов (Германия, шестнадцатый век) с опущенным забралом.
Четвертый — гильотина, приводимая в действие рычагом (миниатюрная копия той, что действовала в годы Французской революции), с поднятым лезвием, будто готовым обезглавить приговоренного к смерти маркиза.
Пятый — установленный на помосте гильотины сундук, напоминающий гроб в треть натуральной величины, из махагонового дерева, с небольшим окошком, через которое были видны голова и плечи казненного.
Внутри этого гроба находился некто, напоминающий моего сына Максимилиана Делакорте. Довольно красивое лицо (он унаследовал мою внешность), вандейковская бородка (нарочитость, которой я всегда избегал), закрытые глаза, надменное выражение бледного лица. Ни дать ни взять — тело испанского гранда, выставленное для торжественного прощания.
