Как только бдительная смотрительница покинула зал, а Митлз встал на стреме, Андрей быстро приблизился к кубической витрине, на ходу вытаскивая из кармана и распрямляя проволоку. Жевачка, как ему показалось, была слишком размягченной, но он понадеялся, что и так сойдет.
Проволоку пришлось согнуть еще в двух местах, чтобы через щель подвести ее конец к самому ближнему крестику. Крестик прилип к жвачке, но она, чего и опасался Андрей, начала растягиваться, как только он приподнял добычу. Парень заторопился, проволока провернулась в пальцах, крестик сорвался и упал прямо в баночку с водой.
И тут же у Андрея перед глазами словно что-то вспыхнуло зеленым светом. Ему показалось, что он погрузился в нереально существующий мир, возможно, раньше ему уже снившийся. Давно пережитое предками время вдруг шагнуло вперед, догнало, обволокло его, и на несколько мгновений он снова увидел свой необычный сон…
Митлз, до боли вцепившийся ему в локоть, выволок Андрея на улицу. На солнечном свете Андрей зажмурился и, поднеся кулаки к глазам, замотал головой.
– Что, Монах, сильно долбануло? – участливо спросил Митлз, снимая очки и засовывая их в карман.
– Долбануло?
– Вот гады, додумались к витрине ток подключить! – завозмущался Митлз. – Ты чего щуришься, зрение посадил? Ну, мастера, это вам так даром не пройдет! – и он погрозил кулачищем в сторону музея, напугав выходившего из дверей мужчину с фотоаппаратом на шее, который тут же торопливо прошмыгнул обратно в здание.
– Остынь, Митлз, все нормально, – сказал Андрей. – Давай за мной.
Не разжимая кулаки, то и дело потирая ими глаза, он направился к окруженной лесами махине Воскресенского собора. Сколько Андрей себя помнил, – и собор, и сам монастырь, его стены и башни, все время находились в стадии реставрации. И это его вполне устраивало. Не будь по всей территории монастыря множества заборов, лесов и запретных мест, где и в самом деле никто, кроме рабочих, не появлялся, разве мог бы он вместе с братом Шуриком так спокойно, без помех, часами обследовать каждый уголок детища патриарха Никона.
Видимо, ответственные за реконструкцию считали, что, если на единственную дверь в окружавшем собор заборе навесить замок побольше, то попасть в него никто не сумеет. Но разве для семнадцатилетних парней заборы и замки когда-нибудь были преградой. Сместив в заборе одну из широких досок, Андрей, а за ним и Митлз юркнули в щель и оказались в жутковатых сумерках каменной громадины, где, по сравнению с уличной жарой, было намного прохладнее.
Андрей знал, что кроме как через эту щель выйти из собора они могли либо, поднявшись на самый верх реставрируемого шатра и спустившись во двор по крутой деревянной лестнице, рискуя в любой момент сорваться вниз, либо через подземную церковь, через глубокий каменный ров и подземный ход, выводивший за пределы монастыря на северо-восточный склон горы Сион.
Как всегда, первые несколько минут внутри собора Андрей передвигался на цыпочках. Митлз был здесь впервые, но и он старался вести себя как можно тише. Шел за Андреем, то и дело хватая его за руку, постоянно оглядывался и задирал голову вверх, откуда внутрь собора проникал слабый свет.
– Куда мы, Монах? – прошептал Митлз, когда они, повернув за первую же толстенную колонну, оказались в полнейшей темноте. – Подожди, дай хоть спичку зажгу.
– Не надо зажигать, сейчас все будет видно, – сказал Андрей, неплохо ориентировавшийся в лабиринте лестниц и поворотов.
Вскоре темнота посерела, а когда они остановились на самом верху белокаменной лестницы, и вовсе стало светло.
– Осторожно, Митлз, не навернись, – сказал Андрей, начиная спуск. – Ступеньки крутоваты. Их здесь ровно тридцать. Между прочим, столько же лет было Иисусу Христу, когда его на кресте распяли.
– Ты, е-мое, хочешь сказать, что тридцать три это не просто так. То есть, что столько спецом сделали?
– Естественно, – сказал Андрей. – Внизу – церковь Константина и Елены, так что ты здесь больше не матюгайся. Грех. Там в самом-самом низу есть колодец. Сейчас он засорен, а раньше монахи из него воду брали.
– Откуда ты все знаешь?
– Знаю, – Андрей сошел с последней ступеньки и за руку придержал Митлза, который и в самом деле под конец чуть не упал.
– А здесь здорово! А, Монах? – сказал тот, осмотревшись.
– Ага. Ты вот что, подожди-ка меня здесь. Я вернусь быстро, буквально через пару минут, – и не успел Митлз возразить, как Андрей, завернув за угол, пропал…
Еще в позапрошлом году он обнаружил на северном склоне, так называемого, Сионского холма, заросшем кустами бузины и высокой густой крапивой, недалеко друг от друга два подземных хода. Один ход, скорее всего, ведущий в Ефремову башню, на полпути был полностью засыпан битым кирпичом и землей. Второй выводил в ров, окружающий подземную церковь Константина и Елены.
Андрей хорошо знал названия всех башен и построек в Новоиерусалимском монастыре из рассказов своей покойной бабушки Елизаветы Андреевны. Бабушка верила в Бога. И очень хотела, чтобы Андрюшенька тоже верил.
Пока Андрей не начал ходить в школу, Елизавета Андреевна летом, когда они жили на даче, чуть ли не каждую неделю возила единственного внука в деревню Рубцово, в одну из немногих в районе действующих церквей, где мальчику приходилось отстаивать всенощную и причащаться. Вечерами перед сном бабушка следила, чтобы он обязательно, не меньше трех раз крестился, читала ему библию и евангелие, рассказывала о святых мучениках, о Новоиерусалимском монастыре и связанных с ним историях. Она часто приводила его к монастырю и гуляла с Андреем внутри и вокруг него, в Гефсиманском саду, у скита патриарха Никона, непременно набирала в бидончик воды из святого источника и молилась, молилась, молилась.
Верующим Андрей так и не стал. Возможно только из-за того, что его к этому так усердно приучали. Но зато хорошо запомнил бабушкины истории и навсегда полюбил истринские места: монастырь, речку, называемую Йордань, древний полуразрушенный скит на ее берегу…
О найденном подземном ходе Андрей рассказал Шурику. Чтобы не наткнуться на рабочих и реставраторов, они стали приходить сюда почти каждые субботу и воскресенье, когда у тех были выходные. Ребята гуляли по недоступным для других местам, фотографировались на самом верху Воскресенского собора, взорванного немцами при отступлении в сорок первом. Теперь здесь уже была восстановлена большая глава, увенчанная огромным золотым крестом. Они любовались с верхотуры неповторимой красотой Истры и ее окрестностей, а затем спускались в подвалы собора, надеясь обнаружить еще какой-нибудь потайной ход или дверь, за которой могло оказаться что-нибудь ценное.
