Хотя, по-видимому, должна была быть и другая, куда более страшная причина, породившая столь необычную жажду мести Дарашеко! Но из Лукреции больше не вытянуть ни слова — она начинает страшно волноваться, почти лишается чувств, стоит мне только коснуться этой темы.
Дарашеко стал настоящим демоном этой семьи. Тома Шарнок целиком и полностью подчинился его воле и не раз признавался нам, что считает перса единственным живым существом, посвящённым в ужасные таинства некого древнего искусства. Ради каких-то своих, совершенно непостижимых целей он якобы мог разделять человека на отдельные части, которые при этом оставались живыми. Мы, естественно, этому не верили, считая Тома выдумщиком и фантазёром, а Дарашеко отвратительным шарлатаном, но нам никак не удавалось найти неопровержимые доказательства…
Кажется, начинается представление! Египтянин зажигает огни вокруг палатки.
Только что закончился номер «Фатима — жемчужина Востока», зрители прогуливались по шатру или же сквозь проделанные в красных матерчатых стенах маленькие окошки рассматривали грубо нарисованную панораму взятия Дели.
Другие молча стояли над стеклянным гробом с умирающим турком, он еле дышал, его грудь была пробита пушечным ядром — края раны опалённые и почерневшие.
Когда восковая фигура поднимала свои тяжёлые веки, из ящика доносился тихий скрежет пружин механизма; некоторые зрители даже прикладывали ухо к стеклу, чтобы лучше слышать.
Мотор у входа работал медленнее, теперь с его помощью приводился в движение похожий на шарманку музыкальный инструмент.
Заунывные, скрипучие звуки сбивчивой музыки казались и громким и глухими одновременно, в них было что-то необычное, протяжное, как будто они шли из-под воды.
Палатка насквозь пропахла воском и копотью керосиновых ламп.
— Номер триста одиннадцать. «Обеа-ванга, заколдованные головы Буду», — прочитал Синклер в своей программке, рассматривая вместе с Зебальдусом стеклянную витрину с тремя отсечёнными человеческими головами, которые выглядели необыкновенно правдоподобно — разинутые рты, вытаращенные глаза — и производили самое отвратительное впечатление.
— Знаешь, а ведь они не из воска! Они настоящие! — удивлённо воскликнул Оберайт и достал из кармана лупу. — Непонятно только, как их препарировали. Удивительно, вся поверхность среза на шее покрыта кожей, или же она срослась. Но я не вижу ни одного шва! Всё это выглядит так, как будто они выросли сами по себе, как тыквы на грядке, и никогда не были у человека на плечах. Вот если бы приподнять крышку!
— Всё воск, да, живой воск, да, мёртвые головы… слишком дорого и пахнут… фу!.. — неожиданно раздался у них за спиной голос египтянина.
Он незаметно подкрался к ним сзади; его лицо подёргивалось, как будто он изо всех сил старался сдержать улыбку.
Друзья испуганно переглянулись.
— Надеюсь, он ничего не расслышал, ведь всего лишь секунду назад мы говорили о Дарашеко, — произнёс Синклер после недолгого молчания. — Интересно, удастся ли доктору Кройцеру расспросить Фатиму?! В противном случае нам придётся вечером пригласить её на бутылочку вина. Он всё ещё продолжает разговаривать с ней на улице.
В эту минуту музыка смолкла, прозвучал гонг и из-за занавеса послышался пронзительный женский голос:
— Ваю и Данандшая, магнетические близнецы восьми лет, — самое удивительное чуде света. Онипоют!
Зрители толпой повалили в дальний угол палатки, где был устроен подиум.
Доктор Кройцер подошёл к друзьям и остановил Синклера за рукав.
— Я всё узнал, — прошептал он, — перс под чужим именем живёт в Париже, вот его адрес. — Он украдкой показал им крохотный клочок бумаги. — Следующим же поездом в Париж!
— Ваю и Данандшая, они поют! — снова объявил визгливый женский голос.
Занавес распахнулся, и одетое пажом, с каким-то свёртком в руках, неуверенной, шаткой походкой на сцену вышло ужасного вида существо.
Ходячий утопленник, выряженный в разноцветный бархат и золотые кружева.
Волна отвращения прокатилась по толпе.
Ростом он был со взрослого человека, а лицом — совсем ещё ребёнок. Лицо, руки, ноги — всё тело, даже пальцы, были каким-то необъяснимым образом увеличены в размерах.
Казалось, его просто надули, как резиновый мяч.
Кожа на губах и руках была бесцветная, почти прозрачная, как будто под ней находился воздух или вода, глаза пустые, без малейших признаков мысли.
Он беспомощно озирался кругом.
Ваю, старшей прат, — объяснил женский голос с каким-то странным акцентом; и из-за занавеса, со скрипкой в руке, вышла здоровенная тётка в костюме дрессировщицы и красных, отороченных мехом, польских сапогах.
Ваю, — повторила она ещё раз, указывая смычком на ребёнка.
Затем раскрыла тетрадь и зачитала громким голосом:
— Величайший чудо свет! Близнецы восьми лет.
Один и другой связывать невидимая пуповина — длина три локтя. Если отрезать одного, другой тоже умирать. Загадка для всех учёных. Ваю, он развит. Далеко за свой возраст. Но умственно отстал. Данандшая, наоборот, очень умный, но маленький. Как новорождённый. Он родиться без кожа, теперь не может расти. Сидит в пузырь с тёплая вода Родители неизвестны.
Величайший чудо природы!
Она подала Ваю знак, и он начал медленно разворачивать свёрток, находившийся у него в руках.
Оттуда появилась маленькая, величиной с кулак, головка с крохотными колючими глазками.
Лицо, покрытое сетью голубоватых жилок, лицо младенца, с гримасой старика, искажённое такой презрительной ненавистью, преисполненное такой злобы и настолько порочное, что у зрителей вырвался стон.
М-м-мо-й братец Д-д-данандшая, — с трудом проговорило надутое существо и снова беспомощно уставилось в публику.
Боже всемогущий! Немедленно выведите меня отсюда, иначе я упаду, — прошептал Мельхиор Кройцер. Под пристальным взглядом египтянина они вывели своего чуть живого друга на улицу. Женщина в это время достала скрипку, и из шатра послышалось её пиликанье и глухой голос надутого Ваю, напевавшего песенку:
Был у миня товались,
вирнейсый длуг в беде…
Младенец же — не в состоянии выговаривать слова — визгливым, истошным голосом выкрикивал одни только гласные:
Ыыы — у-и-а — о-аа-и
ии-е-ый — уу — и-ее.
Доктор Кройцер, опираясь на руку Синклера, судорожно глотал воздух.
Из шатра послышались аплодисменты.
— Это лицо Шарнока! Какое жуткое сходство, — стонал Мельхиор Кройцер, — но как такое может быть, не понимаю. У меня всё поплыло перед глазами, я почувствовал, что вот-вот упаду… Зебальдус, пожалуйста, вызовите машину. Я немедленно обращаюсь к властям… Нужно действовать, а вы оба отправляйтесь в Париж! Мохаммед Дарашеко… Схватите его, пока он ещё там.
