— Я так тебя люблю, — прошептала она.
Посреди танца он начал иначе чувствовать ее тело. Норман крепко прижимал ее к себе, держался щекой к щеке, лишь бы она не заметила болезненного выражения на его лице.
— А теперь оно пропало? — завершил доктор Бернстром.
Норман выдохнул клуб дыма и вдавил сигарету в пепельницу.
— Именно, — сердито подтвердил он.
— Когда?
— Этим утром, — Щеки Нормана приобрели пепельный оттенок. — Сначала вкус. Потом запах. — Он передернулся, как припадочный. — А теперь еще и осязание.
Голос его сорвался.
— Что происходит? — взмолился он. — Что это за болезнь такая?
— Ничего необъяснимого, — заверил Бернстром.
Норман посмотрел на него с тревогой.
— И что теперь? Помните, я сказал, что это касается только жены. Все остальное…
— Я понял, — кивнул Бернстром.
— Тогда что это?
— Вы слышали об истерической слепоте?
— Да.
— Истерической глухоте.
— Да, но…
— Тогда почему бы, по какой-то причине, не могла произойти потеря и прочих чувств на почве истерии?
— Ладно, пусть, но с чего?
Доктор Бернстром улыбнулся.
— Насколько понимаю, вы и пришли ко мне, чтобы выяснить это.
Рано или поздно он должен был прийти к этому выводу. Никакая любовь не смогла бы этому помешать. И он пришел к нему, сидя один в гостиной, уткнувшись в мельтешащие на газетных страницах буквы.
Взглянем фактам в лицо. Вечером в прошлую среду он поцеловал ее и, нахмурившись, сказал: «Ты какая-то кислая, детка». Она напряглась, отстранилась от него. В тот раз он решил, что ее реакция вызвана вполне понятным чувством — обидой. И вот теперь он пытался во всех подробностях припомнить, как она вела себя после.
Потому что в четверг утром он вообще не ощутил ее вкуса.
Норман кинул виноватый взгляд в сторону кухни, где Аделина прибирала со стола. Тишину в доме нарушал лишь звук ее шажков.
Взглянем фактам в лицо, настаивал рассудок. Норман[1] откинулся на спинку кресла и снова принялся восстанавливать детали.
Затем, в субботу, появился тот кошмарный запах разложения. Естественно, она должна была оскорбиться, если бы он заявил, что именно она является источником смрада. Но он же этого не сказал, это точно. Он оглядел кухню, спросил ее, вынесен ли мусор. Она же, однако, моментально приняла это на свой счет.
И позже, ночью, когда он проснулся, он вообще не ощутил ее запаха.
Норман закрыл глаза. Должно быть, у него по-настоящему не в порядке с головой, если он в состоянии думать такое. Он любит Аделину, жить без нее не может. Как он смеет хотя бы допустить, что каким-то образом в происходящем виновата она?
А потом, в ресторане, продолжал неумолимый разум, пока они танцевали, Аделина вдруг показалась ему холодной на ощупь. И — он не мог подобрать другого слова — склизкой.
А затем, утром…
Норман отложил газету. «Прекрати!» Сотрясаемый дрожью, он принялся вышагивать по комнате. Взгляд сделался сердитым и испуганным одновременно. Это я сам, твердил он себе, я сам! Он не позволит собственному сознанию уничтожить самое прекрасное, что есть в его жизни. Не позволит…
Он будто споткнулся о булыжник: рот раскрылся, глаза широко распахнулись, лицо побелело. Затем медленно, так медленно, что стало слышно, как похрустывают позвонки шеи, он повернул голову в сторону кухни. Там по-прежнему находилась Аделина.
Только он слышал вовсе не звук шагов.
Норман едва чувствовал собственное тело. Ошеломленный, он прошел, неслышно ступая по ковру, и остановился у двери кухни. На лице отразилось нечто близкое к отвращению, когда он услышал звук, который она производила при движении.
Потом наступила тишина. Взяв себя в руки, он рывком распахнул дверь. Аделина стояла у раскрытого холодильника. Она повернула голову и улыбнулась.
— Я как раз хотела принести тебе… — Она замолчала и неуверенно поглядела на него. — Норман?
Он не мог говорить. Лишь неподвижно стоял в дверях и смотрел на нее.
— Норман, что с тобой?
Его дико трясло.
Аделина поставила тарелку с шоколадным пудингом и поспешила к нему. Он не смог сдержаться. Он отшатнулся с тревожным криком, лицо искривилось.
— Норман, что происходит?
— Не знаю, — простонал он.
Она снова двинулась к нему и остановилась от его испуганного крика. Внезапно ее лицо окаменело — она поняла, в чем дело, и это ее рассердило.
— Что на этот раз? Я хочу знать.
Он смог только помотать головой.
— Я хочу знать, Норман!
— Нет. — Слабый, перепуганный голос.
Она поджала трясущиеся губы.
— Я больше не в силах это выносить, — сказала она. — Я серьезно, Норман.
Он отшатнулся в сторону, когда она проходила мимо. Развернувшись, он смотрел, как Аделина поднимается по лестнице, и на его лице читался ужас: Норман слышал, с какими звуками она это делает. Зажав руками уши, он стоял, сотрясаемый неудержимой дрожью. «Это я сам! — снова и снова повторял он себе, пока слова не начали терять свой смысл. — Я, это я, это я, это я!»
Наверху с грохотом захлопнулась дверь. Норман опустил руки и неуверенно двинулся к лестнице. Она должна услышать, что он любит ее и считает все остальное игрой собственного воображения. Она должна понять.
Открыв дверь темной спальни, он ощупью нашел дорогу и присел на кровать. Он услышат, как Аделина повернулась, и понял, что она смотрит на него.
— Прости меня, — сказал он. — Я… болен.
— Нет. — Голос ее звучал безжизненно.
Норман уставился на нее.
— Что?
— С другими людьми проблем не возникает, с друзьями, с продавцами в магазинах… Они слишком мало меня видят. А вот с тобой совсем другое дело. Мы слишком часто бываем вместе. Напряжение, которое требуется, чтобы скрываться от тебя час за часом, день за днем, целый год, чересчур велико. Я теряю контроль над твоим сознанием. Все, что я в силах сделать, лишать тебя чувств, одного за другим.
— Ты же не…
— …хочешь сказать, что все это на самом деле? Именно это я и хочу сказать. Все это происходит по-настоящему. Вкус, запах… и то, что ты услышал сегодня.
Он сидел неподвижно, глядя на ее темный силуэт.
— Надо было лишить тебя всех чувств, сразу как это началось, — пожалела она. — Тогда все было бы проще. А теперь уже слишком поздно.
— О чем ты вообще говоришь? — Он с трудом произносил слова.
— Это несправедливо! — выкрикнула она. — Я была тебе хорошей женой! Почему я должна возвращаться? Не хочу обратно! Я найду кого-нибудь другого. В следующий раз я не совершу такой ошибки!
