За пальцами показалась лысая макушка, лысый лоб. Дремотный болотный свет скользнул по столь же пустому лицу.
— Вот такое, что ли?
Таске вскрикнул, циновка толкнула его в спину. Хотел встать, но ноги не слушались, онемели. Он перевернулся на живот, пополз на локтях, больно стуча ими по натертым доскам. Одной рукой сдвинул дверь, второй уцепился за порог.
Ночь ухмыльнулась ему в лицо. Отчего-то стало тяжело дышать, и глаза не открывались — веки будто слиплись. Таске лишь видел тень на янтарных досках пола. Та вытянулась, неспешно накрыла его с головой.
Дверь грохнула, отрезав пальцы, и наступила тьма.
* * *
— Парень, не поможешь? — хрипло окликнули из развесистой тени клена.
В Кагосиме, сонном городке на самом юге острова Кюсю, всегда царила мягкая тишина. Особенно на окраине — за портовыми доками, причалами рейсовых кораблей, что плыли до Окинавы и Танегасимы, и нагромождением китайских контейнеров-квартирок с удобствами в узком, в три шага шириной дворе. Этой дорогой редко кто ходил после захода солнца. По крайней мере, Нацумэ Мацумото не встречал ни единой души, когда возвращался с университетских посиделок в съемную комнатушку.
А тут вдруг он. Крепкий, нескладный. И говор какой-то странный, с утробной, смазанной «р». Должно быть, гайдзин. Иностранцы редко заезжали так далеко на юг, а если и показывались, то садились у вокзала на трамвайчик и спускались по главной улице прямиком в порт. Но этот… Напился и потерялся, что ли?
— Я ключи обронил. Где-то здесь, под ногами… — Из тьмы донеслось сопение. Незнакомец оперся на забор, опасно склонился, почти ткнулся лбом в оставленный кем-то велосипед и принялся слепо шарить второй рукой по тротуару. В кронах за белыми заборами встрепенулась птица. «Хо-то-то-ги-су», — завела тоскливую песню, созвучную одиноким звездам и настроению Нацумэ.
Он мысленно вздохнул — не смел выказывать неуважение вслух — и включил встроенный в телефон фонарик.
— Подождите, я помогу, — сказал. Подошел ближе, скрипнул нанесенным с берега песком.
Склонился к чужим ногам.
В пляшущем свете мелькнули жилистые, крепкие — белые, он так и знал! — икры, ступни в сандалиях с потертыми ремешками. Ключи призывно блеснули у калитки. Нацумэ склонился, подцепил их концами пальцев и вручил распаренному от выпитого иностранцу.
— Пожалуйста, — сказал. Улыбнулся, пряча растущее отвращение.
— Спсбо… — донеслось ему в спину. Нацумэ не обернулся.
«Чертовы туристы», — подумал он. В Киото, где он родился, от них не было прохода; всюду белые дряблые тела, кепки, солнцезащитные очки и шорох бестолковых путеводителей на английском. Один такой поселился даже в его доме — красномордый англичанин с картошкой-носом, запахом изо рта и аллергией на табачный дым. Нацумэ помнил заискивающий голос матери, когда красномордый приезжал; ее натужный смех из комнаты внизу… Отвратительно.
Он шмыгнул носом, перехватил лямку рюкзака поудобнее. Эхо шагов металось меж узких домов, издалека прилетал шорох волн. За поворотом подслеповато мерцала бело-зеленая вывеска круглосуточного магазина, и ноги сами понесли Нацумэ к её порогу. За стеклянные раздвижные двери, мимо холодильника с йогуртами и готовым бэнто, прямо к прилавку.
Продавца Нацуме не узнавал — насколько можно было узнать человека по затылку и сутулой спине в зеленой форменной футболке. И, похоже, никто не озаботился его манерами, прежде чем ставить на кассу. А зря. Парень словно приехал из глухой деревни: не обернулся на шаги, вместо положенного приветствия лишь звучно почесал черную макушку. Передвинул пару коробок на полу.
— Момент, — махнул рукой, звякнул ящиком «Асахи» и присел, скрывшись под прилавком с головой. Нацумэ скривился. А если бы на его месте стоял владелец магазина? Уволил бы в ту же минуту. Но Нацумэ хозяином не был, поэтому глупо, безмолвно ждал. Облокотился на закругленный край стойки, обернулся в ночь за хлипким стеклом. Нетерпеливо притопнул ногой.
— Чем могу помочь? — сказали ему на ухо. Нацумэ отпрянул, сердце подскочило к горлу и сжалось до боли.
— «Мальборо», — ответил в алые, вспухшие от недосыпа глаза. Указал на изображение красно-белой пачки на витрине.
— Пожалуйста, подождите, — кивнул продавец. Он выбрался из-за прилавка, пересчитал журналы на стойке костлявыми локтями и исчез за пластиковой дверью в углу. Его неторопливые шаги спустились уровнем ниже, ввинтились в толщу фундамента, становясь все глуше, и Нацумэ остался один на один с шоколадками, презервативами и телефонными картами. Нужно написать жалобу, решил он и даже отыскал коробочку с визитками компании; та пряталась за кассой. Тронул острый картонный уголок, но вся решимость вмиг его покинула, оставив тоскливую лень. Черт с ними, с жалобами. И без них дел хватало.
Тянулись минуты, а продавец с «Мальборо» не торопился.
Нацумэ обошел прилавок, приложил ухо к пластику двери. Снизу не доносилось ни звука. Стоило плюнуть и уйти, но… Вдруг тому парню стало плохо? Вдруг следовало вызвать «Скорую», а он, Нацумэ, так просто его бросит?
Он огляделся, не видит ли кто; обхватил ручку пальцами. Плавно повернул ее, толкнул дверь и замер на верхней ступени. В подвале лежал бездонный мрак. Ни единого звука, ни единого намека на ушедшего продавца. В лицо пахнуло холодом, стоячей болотной водой. На стенах волосатой грязью сидела плесень.
— Эй! — крикнул Нацумэ.
В подвале звонко капнуло.
— Вы слышите меня? Вы в порядке?
Он сошел на одну ступень, выпустив пластиковый дверной косяк. Тьма у его ног влажно и жадно заклубилась. Лизнула мыс ботинка, и Нацумэ попятился в зеленоватый искусственный свет торгового зала.
К черту. Даже желание курить пропало, лишь мороз драл по коже.
«Куплю пачку в автомате», — решил он и нырнул в теплую и душную ночь. Двери с шорохом сомкнулись за спиной.
Над городом сонно жмурилась круглая луна. Улица повернула. Табачный автомат на её углу не работал, плюнул в Нацумэ его же йенами и насмешливо загудел. Мацумото выдохнул, привалился плечом к стальному боку. Что за паршивый вечер?
В неясном фонарном свете его дом казался узкой белой коробкой, наподобие тех, в которые упаковывали телефоны. Ненадежно легким, призрачным. Ночь подминала его своим бездонным чернильным брюхом со светляками редких самолетов, и Нацумэ вдруг стало одиноко. И жутко.
Говорили, что когда-то на месте жилого квартала — новостроя, в котором он снимал комнату на пару с одногруппником, — стояла лапшичная. Плохое место, рассказывали ему за пивом и делали страшные глаза, а Нацумэ фыркал в белую пену. Чушь, да и только. Легенды про лапшичные, женщин с разорванным ртом и девочек из колодца давно его не пугали.
