— Идет, — согласился Гарденер. — Не откажусь. Приступим. Пропустив несколько рюмок в баре гостиницы, Рону решил, что двое таких отличных ребят, как он и Гард, могли бы отправиться куда-нибудь, где обстановка повеселее, чем здесь. — Полагаю, душа требует чего-нибудь… — сказал Рон. — Правда не уверен, но…
— Бог не жалует трусов, — закончил за него Гард. Рон опрокинул рюмку, хлопнул его по плечу и спросил счет. Просмотрев его, расплатился, добавив солидные чаевые. — Танцуйте, барышня! — И они вышли.
Тусклое вечернее солнце ударило Гарденеру в глаза, и он внезапно понял, что эта затея добром не кончится.
— Слушай, Рон, пробормотал он. — Думаю, может быть, я лучше…
Каммингс обнял Гарда за плечи; румянец выступил на его неизменно бледных щеках, сонные голубые глаза возбужденно блестели (Гард отметил, что теперь Каммингс выглядит почти как Тод из Тод Холла после покупки машины); он прошептал: «Джим, не бросай меня сейчас. Перед нами лежит весь Бостон, такой неизведанный и заманчивый, сияющий, как эякуляция первых юношеских желаний, грез…»
Гард просто захлебнулся от смеха.
— Почти по Гарденеру в стиле Гарденера — мы все приходим в этот мир, чтобы познать неведомое и испытать любовь, — сказал Рон.
— Бог не жалует трусов, — отозвался Гард. — Возьми такси, Ронни.
Он вскинул глаза: в небе, прямо над ним, большая черная воронка, надвигающаяся как раз на него; того гляди, втянет его внутрь и унесет. Хотя, конечно, не в страну Оз.
Такси затормозило. Водитель спросил, куда им надо ехать.
— В страну Оз, пробормотал Гарденер. Рон пояснил.
— Он имеет в виду местечко, где можно выпить и развлечься. Можешь что-нибудь предложить?
— Конечно, — ответил шофер.
Гарденер обнял Рона за плечи и прокричал:
— Эх, гулять, так гулять, чтоб чертям было тошно!
— Выпьем за это, — поддержал Рон.
На следующее утро Гарденер, проснувшись, обнаружил себя в ванне с холодной водой. На нем был выходной костюм — тот самый, который он опрометчиво надел вчера, отправляясь с Роном Каммингсом на поиски приключений, — теперь он прилип к Гарду, как вторая кожа. Он осмотрел свои руки: пальцы белые и вялые, как заснувшая рыба. Он пролежал в ванне довольно долго. Должно быть, когда он туда забрался, вода была горячей. Впрочем, он не помнит.
Он открыл сток. На туалетном столике стояла бутылка бурбона; полупустая бутылка, заляпанная каким-то жиром. Гарденер взял ее в руки; судя по запаху, это жир жареного цыпленка. Его больше интересовал аромат, исходящий из самой бутылки. Не делай этого, пронеслось в голове, однако он припал ртом к горлышку, даже не останавливаясь на этой мысли. Сознание померкло.
Когда Гарденер снова опомнился, он стоял посреди спальни, держа в руке телефонную трубку и догадываясь, что он только что набрал номер телефона. Чей? Он терялся в догадках, пока Каммингс не снял трубку. Судя по голосу, Каммингс раскис куда больше него. Если это, конечно, возможно.
— Что мы там вытворяли? — Гарденер услышал свой голос. Так бывает всегда, когда этот проклятый ураган подхватывает его; даже если сознание не покидает его, все окружающее воспринимается им как-то со стороны, он бывает, что ли, чуть не в себе. Ему все время кажется, что он плавает в своей собственной голове, как надувная игрушка в тазу с водой. Что-то вроде раздвоения личности. — Сколько глупостей мы выкинули?
— Глупостей? — повторил Каммингс и замолчал. Гарденер предположил, что он думает. Хотелось бы надеяться… А может быть, он просто потрясен содеянным. Гарденер почти окоченел.
— Да ничего такого, — вымолвил наконец Каммингс, и Гарденер вздохнул с облегчением. — Вот только с моей головой что-то неладно, просто на части раскалывается. Иисусе!
— Ты уверен? Ничего? Совсем ничего? Ему вспомнилась Нора.
«Застрелили вашу жену, а?» — прозвучал в его сознании чей-то голос — голос комического героя. Ну и дельце.
— Ну-у… — протянул Каммингс и замолчал. Гарденер стиснул трубку.
— Что ну? — Какой же яркий свет в комнате, так и режет глаза. Почти как вчера, когда они выходили из бара.
Что-то ты сделал. У тебя начался очередной запой, и ты сделал очередную глупость. Или безумство. Или преступление. Ты ведь собирался держать себя в руках, побороть это наваждение? А что, ты действительно думал, что сможешь?
Какие-то обрывки из старых кинолент навязчиво крутились у него в памяти.
Злобный эль Команданте: Завтра, после захода солнца, вы, сеньор, будете мертвы. Вы видите солнце в последний раз!
Храбрый американец: Ну что ж, но ведь ты-то останешься лысым всю свою оставшуюся жизнь.
— Что же я сделал? — спросил он Рона.
— Ты пустился в спор с какими-то ребятами в баре, — хихикнул Каммингс. О! Господи, когда они покатывались со смеху, ты обиделся, представь себе. Ты ведь помнишь этот бар и тех ребят, правда, Джим?
Он сказал, что не помнит. Если напрячься, вспоминается местечко братьев Смит. Солнце как раз опускалось в красную мглу; это было в конце июня, в… Когда? В восемь-тридцать? Четверть девятого? Где-то часов через пять с того момента, когда они с Роном пустились во все тяжкие. Он мог вспомнить томительное мычание какой-то популярной группы… Теперь вспоминается яростный спор об Уоллесе Стивенсе с Каммингсом, перекрикивание шума в зале дансинга, упоминание о чем-то, касающемся Джона Фогерти. Это был последний пласт памяти, до которого Гарденеру удалось докопаться.
— Ну, ты помнишь: забегаловка с плакатом «Валон Дженнингс — в президенты» во всю стену, — уточнил Каммингс. — Мы перехватили там пинту-другую.
— Не помню, — растерянно отозвался Гарденер.
— Ну, ты же там вовлек в спор пару ребятишек. Слово за слово, и обстановка накалилась. Короче, завязалась драка.
— Так я ввязался в драку? — уныло поинтересовался Гард.
— Ты, ты, — жизнерадостно подтвердил Каммингс. — И поэтому-то нас и вышвырнули за дверь. Я думаю, мы дешево отделались, по правде говоря. Ты солидно разозлил их, Джим.
— Это касалось Сибрука или Чернобыля?
— Черт, да ты все помнишь!
— Помнил бы, так не спрашивал бы у тебя.
— Вообще-то говоря, ты затронул обе темы. — Каммингс колебался. — Ты в порядке, Гард? Что-то ты пал духом.
В самом деле? Между нами говоря, Рон, я попал в ураган. Меня все крутит и вертит, и нет ни конца ни края.
— Все хорошо.
— Вот и славно. Кое-кто надеется, что ты помнишь, кому ты стольким обязан…
— Тебе, например?
— И никому другому. Знаешь, парень, я плюхнулся на тротуар, как кит на отмель; не вижу свою задницу в зеркале, но, должно быть, зрелище что надо. Я думаю, не хуже полотна Малевича. Но ты хотел вернуться и обсудить то, как дети в окрестностях Чернобыля умирают от лейкемии пяти лет от роду. Ты хотел рассказать, как некоторые ребята готовы разнести весь Арканзас, как они пикетируют атомные электростанции. А тех, кто просмотрел неполадки в реакторе, их надо сжечь заживо, как ты выразился. Ставлю в заклад мой Ролекс, что они были взбешены. Только пообещав тебе, что мы еще вернемся и оторвем им головы, я смог усадить тебя в такси. Заманив тебя в номер, я наполнил ванну. Ты сказал, что все в порядке. Судя по всему, ты собирался принять ванну, а затем позвонить своему приятелю… Бобби, кажется.
