Существа-койоты сняли с трупа мертвеца одежду. Его бледная, обнаженная плоть была еще свежей, Джимми чувствовал ее запах. Его желудок заныл от желания попробовать его на вкус. Существо женского пола схватило труп за подмышки и заплясало, подражая ходящему мужчине, в то время как его тело неудержимо дергалось. Его глаза быстро заморгали, и Джимми подумал, что его разум тоже каким-то образом ожил, был ли он напуган тем, что увидел, или смущен тем, почему он очнулся в таком кошмаре. Джимми почувствовал приступ раскаяния, когда он стал зрителем безумного танца, которым человек-койот мучил труп, вращаясь и извиваясь, все время смеясь, как демоническая гиена. В одно мгновение существу, казалось, наскучила игра, и ему стало не терпеться того, чего оно ждало. Оно заползло на мертвеца и уставилось ему в глаза, они расширились от страха. Джимми даже на расстоянии видел ужас в его темных, покрытых коркой песка глазах. Его вернули, и он был в ужасе; он, вероятно, думал, что его душа нашла свой путь в Ад. Джимми заскулил. Второе существо присоединилось к самке и, даже не обменявшись взглядом или голосом, они вонзили когти в мертвеца. Они отрывали длинные полоски его кожи, что в ушах Джимми звучало так, словно они рвали простыню. Слеза скатилась по его холодной щеке, но все, что он мог делать - это смотреть. Они погрузили кулаки в окровавленный труп и вытащили пригоршни внутренностей. Мучительное хныканье вырвалось из трупа, когда существа поднесли их ко рту и жадно начали жевать и глотать, как будто не ели неделями или месяцами, но Джимми чувствовал, как его собственный ненасытный голод кричит, и знал, что это было то, что никогда не умолкнет. Он скулил и наблюдал, изо рта у него текли слюни, ища хоть кусочек хряща, полный рот содержимого желудка, глазное яблоко, что угодно, но он знал, что ему откажут. В глубине души он жаждал, чтобы эти существа украли и его внутренности. Он просто надеялся, что ему будет дарована истинная смерть, как только все закончится. Змеящийся дым вырвался из разинутой челюсти мертвеца, и его быстро проглотил человек-койот, труп больше не кричал. Это давало Джимми надежду. Он умрет. Его отпустят.
Существа очистили труп и бросили его окровавленные кости обратно в открытую могилу, а затем обратили свое внимание на Джимми. Когда он выехал в пустыню, он, сам того не зная, вырыл себе могилу. Его разденут до костей и бросят на человека, которого он забил до смерти лопатой. Карма действительно была той еще стервой, и она кончила, вооружившись скрюченными пальцами и кишками, что никогда не знали насыщения.
В темноте мелькали фары, приближалась машина. Существа-койоты свирепо посмотрели в сторону приближающегося освещения, зарычали, но в одно мгновение метнулись в кусты. Звук двигателя показался Джимми знакомым; он работал над ним сам в гараже прошлым летом, после того как его жена пожаловалась, что он слишком громкий. Это была Марианна.
- Джимми?!
Он услышал, как она зовет его. Он мысленно прокрутил их встречу, ее большие и зеленые глаза, он вспомнил день их свадьбы, их медовый месяц, все их время вместе в одно мгновение, но в этих счастливых воспоминаниях смешались фантазии о том, как он снимает с нее одежду и кусает ее бледную плоть, вкус ее крови у себя во рту. Он заскулил, его разум обезумел от ненасытной потребности попробовать на вкус ее бьющееся сердце. Ему хотелось закричать, сказать ей, чтобы она ушла и никогда не возвращалась, но он не мог, его рот больше не принадлежал ему.
- Джимми! Боже мой, ты в порядке? - спросила Марианна, опускаясь на колени рядом с ним.
Она посветила на него маленьким фонариком и ужаснулась его появлению. Она боялась, что у него случился сердечный приступ, но она понятия не имела о его истинном состоянии.
- Ты меня слышишь?
Он только всхлипнул в ответ. Марианна наклонилась и поцеловала его в лоб. Ее охватил запах крови и грязи. Жалость разрывала ее изнутри, смешиваясь со страхом и отчаянием. Она должна была что-то сделать, она должна была спасти его.
- Джимми, милый, я вытащу тебя отсюда. С тобой все будет в порядке. Я не могу вызвать скорую помощь, иначе они увидят, что ты сделал, но я заберу тебя отсюда и отвезу в больницу. Я здесь, детка.
Ее мягкие кончики пальцев стерли грязь с его лица, его рот был приоткрыт. Пыль запеклась на его губах и языке, она просунула палец внутрь, чтобы милосердно очистить его рот от мусора, и его челюсти захлопнулись. Марианна вскрикнула от смущения и боли, когда его зубы впились в ее плоть до самой кости.
За ее плечом пронзительный смех существ-койотов наполнил ночь, но все, о чем Джимми мог думать, это о том, как сладка на вкус ее кровь, переполненный надеждой на то, что хотя бы палец они ему оставят.
Перевод: Грициан Андреев
СТИВ РЕЗНИК ТЕМ
"ПАРЕЙДОЛИЯ"[3]
Если я лягу лицом в пыль,
Могила откроет для меня свой рот.
- Уильям Блейк, поэт
"Ложе смерти"
Где-то вдалеке плакал ребенок. Блейк не мог понять, почему они позволяют этому продолжаться. Кто-то должен был подняться и успокоить ребенка. Если бы он был там и увидел такого ребенка, он бы взял его на руки, обнял, поцеловал бы его в лобик и сказал бы ему ложь о том, что все будет хорошо и замечательно.
За свою жизнь он почти не бывал на похоронах. Он не считал, что это делает его каким-то необычным. Ребята, с которыми он рос, сейчас, в свои сорок и пятьдесят, видели, как хоронят их мам и пап, но обычно никого другого, даже когда кто-то из них умирал на несколько лет раньше срока. Особенно когда это был их ровесник.
Он только начинал представлять, какой будет старость - функции уменьшаются, возможности сокращаются, мир вращается так быстро, все больше и больше его жизни ускользает за грань, а он просто сидит с опухшими глазами, исчерпывая способы попрощаться. Каждый день как похороны. Старость - не радость.
Блейк был за пределами штата, когда умерли его бабушка и дедушка; он ждал до последней минуты, чтобы сказать семье, что не приедет. Поток криков и упреков со стороны членов семьи, которые любили эту пару не больше, чем он, его не переубедили. Никто не мог заставить его приехать. Сейчас ему конечно было стыдно, но в минуты безделья он заранее представлял, какие оправдания он будет использовать, когда умрет один из его собственных родителей.
Его последние похороны, возможно, состоялись, когда ему было десять или одиннадцать лет. Тетя в гробу выглядела белой, восковой, а ее руки были сложены над маргаритками, сорванными с ее двора. Это его обеспокоило: все в семье знали, что она ненавидела маргаритки, считала их сорняками и выкашивала при любой возможности. Позже выяснилось, что маргаритки в ее руках были идеей сплетницы-соседки, которая утверждала, что является ее лучшей подругой, и которая, по ее словам, знала о покойной все, что только можно было знать.
В этом году ему будет столько же лет, сколько было его тете, когда она умерла. Пятьдесят два. Он говорил себе, что цифра не такая уж и большая, и в зеркале ему все еще удавалось найти большую часть своего лица из выпускного школьного альбома. Но сделанные им фотографии говорили об обратном. Последние несколько лет на фотографии пробирался старик: бледное лицо, казалось, парило над заметно опухшим животом, каштановые волосы, вымытые до песочной седины, незаметно сливались с фоном. Он выглядел как один из тех призраков, которые так популярны в книгах о необъяснимых явлениях, случайно сфотографированный на дне рождения родственника, пятно на негативе или блик в объективе. Эфемерный мужчина, который постоянно забывает, что он уже много лет как умер.
В последние годы Блейк настаивал на том, чтобы он сам делал все фотографии на немногочисленных семейных собраниях. Его бывшая жена снова вышла замуж, и он чувствовал себя неуютно рядом с ее новым мужем. Мужчина был ровесником Блейка, но казался таким чертовски молодым, таким самоуверенным.
