Подопечный же грыз калач.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Прости ты меня, Христа ради...
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не за что мне тебя прощать, ты мне ничем не грешен. Оберегаешь вот, следом ходишь... Не надоело?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Господь заповедал прощать.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Никто мне зла не сделал, и прощать мне некого. Уйди — я вот поем и за Аксиньюшку мою молиться стану.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Как же мне быть с твоей гордыней-то? Да и тебе же труднее всех придется — тяжек груз непрощения, на плечи давит и к земле гнетет. И думать можешь лишь о нем, о своем непрощении...
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Некого мне прощать.
Они несколько помолчали.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Горький будет праздник, ох, горький. Несчастливое Рождество...
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А ты почем знаешь?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. А на небо гляжу — и вижу. Погляди и ты, радость... Правее... От крыши дворца... Видишь — ангел летит... улетает... и плачет, бедненький, а помочь не может... срок вышел... Все мы своих людей храним лишь до поры, а приходит миг — и отступаемся.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Как же вы тот миг узнаете?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. А разные знаки есть. Бывает, спасти человека лишь человек может, и Господь ему говорит: спаси, но он не слышит. Но тут иное, тут — болезнь одолела и жизнь иссякла.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Государыня?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Государыня. Исповедовали ее и причастили...
Вот этого ему говорить и не следовало. Андрей Федорович бросил калач и вскочил.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Исповедовали? Причастили Святых Тайн? Об этом он позаботился — так чего ж не лететь? Она-то с Христом умирает, не в беспамятстве! Чего ж ему-то горевать? Он свой долг исполнил — и пусть себе летит! Он-то долг исполнил!
Ангел закрыл лицо руками. А Андрей Федорович кинулся бежать, чуть ли не вприпрыжку, вопя во весь голос.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Пеките блины! Пеките блины! Скоро вся Россия будет печь блины! Ох, будут поминки! Знатные поминки! Пеките блины, люди добрые!
Сцена восемнадцатаяКарета с опущенными занавесками катила по ночной пустынной улице. Она везла двоих — всеобщего при дворе любимца графа Энского и танцовщицу ораниенбаумского театра Анету Кожухову.
ГРАФ. Ты меня слушайся, Анетка, я дурного не посоветую. Будь умнее своей подружки. Эта толстая Лизка государю императору угодить не сумела. Тем только и приглянулась, что в теле, а проку от нее — чуть...
АНЕТА. Лизке бы замуж выйти и детей рожать, театральная карьера — не для нее.
ГРАФ. А ты — умница. Ты сумей государю императору угодить — первой танцовщицей на театре будешь! Вот видел он тебя, как ты свои антраша ногами бьешь и козой скачешь, вот велел привезти тебя — думаешь, все, дело сделано, и ты теперь — в фаворе? Не-ет, душенька. Ты еще сумей разом и задор, и покорность показать! Велит на столе сплясать — спляши! Велит платьице с плеч спустить — спускай! И все — с шуточкой, с улыбочкой, поняла? Он там не один будет, он сейчас пьет со своими немцами и гулящими немками, но ты не смущайся! Коли умно себя поведешь — ночевать оставит. Я тебе, Анетка, добра желаю. Дай-то Боже, чтобы ты государю императору полюбилась и он тебя фавориткой сделал. Тут-то и пойдут перстни золотые, алмазы, брюссельские кружева, деньги, мебеля, дом богатый, поместье какое-никакое!..
АНЕТА. Да ради этого!..
ГРАФ. И не забудь напомнить потом, кто ради него постарался, тебя ему представил!
АНЕТА. Да Господи!.. Я не забывчива! Лишь бы удалось!.. Знала бы, что государю приглянулась, — да я бы молебен велела отслужить!
Сквозь взволнованные голоса графа и Анеты возникли два иных.
ГОЛОС ГРАФА. Лишь бы удалось! Господи, сам видишь — пьянчужка он и прусское чучело, но ведь — государь! Ему угождать надобно! С толстой Лизкой не вышло — дай, Господи, чтобы с Анеткой получилось! Она девка шустрая — многие пользовались и хвалили...
ГОЛОС АНЕТЫ. Итальянку проклятую, интриганку эту Белюцци велю из театра в три шеи гнать! Никаких итальянцев в театр пускать не велю! Мало ли, что она, как бешеная, пируэты крутит? А сама тоща, ростом мне по пояс — кому такая нужна?
ГОЛОС ГРАФА. Ныне уж не прежнее царствование — ныне разумному человеку выдвинуться и в фавор попасть легче, если только старательно угождать... Господи, научи, как угодить! Господи, вразуми!
ГОЛОС АНЕТЫ. Сама во всех балетах главные партии станцую! Господи, не дай осрамиться! В кои-то веки ты мне случай послал — Господи, на все твоя воля!.. Я и умнее Лизки, я и красивее, я в Лизкин корсаж три раза завернусь! Господи, дай зацепиться да удержаться!..
Тут граф вспомнил важное и коснулся Анетиной руки.
ГРАФ. Ты еще запомни — скромность на первых порах придется соблюдать. Ради твоей же безопасности. А то вез я тайно к нему княгиню Куракину — а она, дурища, в окно выставилась! К государю, мол, спать еду! И на обратном пути — тоже. Ну и донесли распустехе Романовне. А распустеха Романовна с государем — строже законной супруги, великой княгини. Той-то не до него. Что шуму подняла Романовна — только что не под диванами от нее прятались...
АНЕТА. Разве ж она годится в метрессы? Я ее видала — поперек себя шире и рябая. А обрюзгла — будто семерых родила.
ГРАФ. Вот я и говорю — будь умницей, многого добьешься. А коли кого любишь — брось, не думай. Такой случай раз в сто лет выпадает, коли не реже.
Тут раздались пьяные невнятные голоса.
АНЕТА. Государыню схоронить не успели — уже по трактирам безобразничают.
ГРАФ. Подлая порода.
Тут малоприятный голос глумливо запел:
— Прости, моя любезная, мой свет, прости!..
Раздался женский смех. Голос продолжал песню:
— Мне сказано назавтрее в поход идти!..
Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,
ин ты хотя в последний раз побудь со мной!
Странным образом песня преобразила поющих. Составился слаженный и бодрый мужской хор.
— Покинь тоску — иль смертный рок меня унес?
Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез!..
