Книга называлась «Мозги Брока». Ричард всегда знал, который час. Джек отвел взгляд и позволил музыке, вечернему свечению унести себя. «Мы сделали это, мы сделали все… все, кроме того, что должны были сделать в маленьком курортном городке в Нью-Хэмпшире».
Пять дней и одни длинные, проведенные в дреме сумерки? «Бег через Джунгли», тенор Зута Симса, поющий: «У меня есть для тебя история, нравится ли она тебе?» Ричард был его братом, его братом.
Время вернулось к нему примерно тогда же, когда Талисман вернулся к жизни, во время магического заката пятого дня. «Оутли, — подумал Джек на шестой день, — я смогу показать Ричарду Оутлийский туннель и то, что осталось от пивнушки. Я смогу показать Вулфу дорогу…» но он не хотел увидеть Оутли снова, в этом не было абсолютно никакого удовольствия. А теперь он осознал, как близко они находятся, и как далеко он пролетел теперь над временем. Вулф ехал по огромной дорожной артерии 1–95, теперь они были в Коннектикуте, и Аркадия-Бич находился всего в нескольких штатах от них, над зубчатым побережьем Новой Англии.
2
В пятнадцать минут шестого 21 декабря, месяца через три после того, как Джек Сойер направился сам со всеми своими надеждами на запад, черный кадиллак пришвартовался к подъездной дорожке «Садов Альгамбры» в городишке Аркадия-Бич, Нью-Хэмпшир. На западе солнечный закат был хмельной смесью красного и оранжевого, переходящего в желтый… и голубой… царственно-красный. В самих садах обнаженные ветки жались в кучки, подмерзая на пронизывающем зимнем ветру. Среди них появилось дерево, которое ловило и ело маленьких животных — хорьков, птичек, котят. Около недели назад это маленькое дерево внезапно умерло. А другие, произрастающие здесь, хотя и похожие на скелеты, продолжали теплиться жизнью.
Колеса кадиллака подпрыгивали по гравию. Изнутри раздавались слова песни: «Люди, познавшие мое волшебство, — пел Джон Фогерти, — воскурят мне фимиам».
Кадиллак остановился перед широкими входными дверьми. За ними была кромешная темнота. Фонарь перед входом разбился, и кадиллак стоял в тени, выдувая струйки выхлопного газа, мигая красными стоп-сигналами.
Здесь, в конце дня; здесь при закате солнца победительно буйствующих в западном небе красок.
Здесь
Здесь и сейчас!
3
С боков кадиллак был залит неясным, смутным светом. Талисман мерцал… но сияние его было слабым, не сильнее, чем сияние тлеющего костерка.
Ричард медленно повернулся к Джеку. Лицо его было испуганным. Обеими руками он вцепился в книжку, теребя обложку так, как делает это прачка, стирая простыни.
— Джек, ты хочешь…
— Нет, — ответил Джек. — Подожди в машине, пока я не позову.
Он открыл правую дверцу, начал выбираться из машины, а потом оглянулся на Ричарда. Ричард сидел такой маленький, покрытый шрамами, теребя руками обложку. Он выглядел несчастным.
Не раздумывая, Джек вернулся и поцеловал Ричарда в щеку. Ричард обнял Джека за шею и прижался к нему. Потом он отпустил Ричарда. Никто не произнес ни слова.
4
Джек направился к лестнице, ведущей на цокольный этаж… но вместо этого повернул направо и прошел к краю тротуара. Дальше, справа от отеля, выступая темным силуэтом на небе, виднелся Луна-парк Аркадии.
Джек повернулся на восток. Ветерок, пронесшийся над крышами, взъерошил и откинул волосы с его лба.
Он поднял глобус, как бы предлагая его океану.
5
21 декабря 1981 года мальчик по имени Джек Сойер стоял у самой кромки воды на берегу океана, обняв руками предмет определенной ценности, вглядываясь в по-ночному спокойный Атлантический океан. В этот день ему исполнилось тринадцать лет, хотя он и не знал об этом. Он был чрезвычайно прекрасен. Коричневые волосы были длинны, возможно слишком длинны, но морской бриз отбросил их с красивых бровей. Он стоял здесь, думал о своей матери и о комнатах в том месте, где они жили вместе. Собирается ли она включить свет? Ему казалось, что да.
Джек повернулся, глаза его бешено горели в сиянии Талисмана.
6
Лили скользила по стене дрожащей, тощей рукой в поисках выключателя. Она нашла его и нажала. Если бы кто-нибудь увидел ее в этот момент, то сразу же отвернулся. Последнюю неделю рак начал суетиться внутри нее, как бы чувствуя, что ничто не может помешать его наслаждению. Сейчас Лили Кавано весила семьдесят восемь фунтов. Болезненно-желтая кожа свисала складками. Коричневые круги под глазами окончательно превратились в мертвенно-черные; сами глаза лихорадочно сверкали из глазниц. Грудь впала. Руки превратились в костлявые палки. На спине и ягодицах появились пролежни.
Но это еще не все. В течение этой последней недели она подхватила пневмонию.
Конечно, в ее состоянии она была первым кандидатом на это или любое другое респираторное заболевание. Возможно, что при более благоприятных обстоятельствах ее миновало бы это, но… Батареи давно перестали отапливать Альгамбру. Она не знала точно, как давно. Время было так же безразмерно и безразлично для нее, как и для Джека. Она знала, что тепло ушло в ту же ночь, когда она поранила руку, заставляя улететь похожую на Слоута чайку.
С той ночи Альгамбра превратилась в вымерший морозильник. Склеп, в котором она скоро умрет.
Если Слоут был замешан в том, что произошло в Альгамбре, то он проделал свою работу чертовски хорошо. Все исчезли. Все. Нет больше горничных в коридорах. Нет обслуживающего персонала. Нет больше сладкоречивого клерка-подхалима. Слоут собрал их всех в карман и забрал с собой.
Четыре дня назад, когда ей что-то понадобилось, она поднялась с постели и медленно побрела по коридору к лифту. В эту экспедицию она взяла с собой стул и пользовалась им, как подпоркой. Ей понадобилось сорок минут, чтобы продолжать сорок шагов по коридору к лифту.
Она нажала на кнопку вызова, но лифт не приехал. Кнопка даже не засветилась.
— Черт побери! — хрипло пробормотала Лили и медленно проделала еще двадцать шагов к лестничной площадке.
— Эй! — крикнула она вниз и просто захлебнулась кашлем, вцепившись в спинку стула.
«Может быть, они не услышали крик, но ясно, как день, что они услышали хрипение того, что осталось от моих легких», — подумала она.
Но никто не пришел.
Она снова крикнула, и снова приступ кашля. Потом она направилась назад по коридору, длинному, как шоссе Небраски в ясный день. Она не рискнула спуститься вниз по лестнице, так как она никогда не сможет найти в себе силы подняться вверх. Здесь никого не было: ни в вестибюле, ни в кофейне, нигде. Телефоны не работали. По крайней мере, телефон в ее комнате не работал, и она не слышала ни единого звонка в этом старом мавзолее. Плохи дела. Она не хотела окочуриться от холода в вестибюле.
