«Рассказ „Домашнее вино“ порожден моим страстным желанием исследовать семейный аспект легенд о вампирах, — говорит Тем. — Классический вампир — фигура весьма гламурная. Но те из нас, кому довелось жить в больших семьях, прекрасно понимают, что семейная жизнь и родственные отношения быстро ставят крест на гламуре».
Эта впечатляющая история была написана специально для нашей антологии.
Прежде она говорила ему, что их семья всегда жила в этом доме и когда-нибудь его унаследуют их дети. Когда Джек будет уже слишком стар и слаб для того, чтобы выходить на улицу, и не сможет сам прокормиться, она станет о нем заботиться, кормить его из собственного рта, давать ему пищу вместе с поцелуями. И он всегда верил, что она сдержит свое обещание.
Но когда ее состояние стало ухудшаться, когда изменения стали заметными, он понял, что она будет просто не в силах исполнить обещанное. Роли поменялись: теперь уже ему приходилось с каждым поцелуем вливать в нее новые жизненные силы, отдавать ей пищу, кровь и свою любовь. Словно он поил ее сладким домашним вином.
Когда они только поженились, жена рассказала ему, что в ее семье и прежде бывали случаи тяжелой депрессии. Это было проклятием их рода: неисцелимая печаль, меланхолия, постоянная слабость. Поначалу он не вслушивался в эти рассказы, не принимал их всерьез, поскольку никогда не видел свою жену печальной или слабой. И только когда их старшим детям исполнилось по десять лет, он стал замечать, что она все чаще выглядит грустной и подавленной, что ее движения становятся медленными и неуверенными. Потом ее глаза стали чужими и холодными, а лицо неподвижным, будто она надела глиняную маску с вставленными в прорези для глаз черными камнями. Теперь она больше не рассказывала ему истории о своей семье и их фамильном недуге, а когда он спрашивал ее, что происходит, она лишь пожимала плечами, говоря, что не понимает, о чем идет речь.
Перемены сделались заметны и для окружающих, и постепенно об их семье стали говорить как о «возможно дисфункциональной». Начались визиты социальных работников и дефектологов, и вскоре ярлык «психическая дисфункция» появился на истории болезни, которая с каждым днем становилась все толще и толще. Врачи и психологи снова и снова исследовали состояние его жены, поведение его детей и общую семейную динамику. Тогда он решил бороться, и в конце концов ему удалось отвадить от дома всех посторонних. Его семье удалось устоять под градом обвинений. Он смог защитить жену и детей, и он готов был заботиться о них до конца дней. Люди просто перестали посещать их, и священная мистерия, происходящая в доме, была скрыта от чужих глаз.
Дом постепенно дряхлел, но его жена и дети старились гораздо быстрее.
* * *
— Ты все время чертовски весел, — говорила она. — От этого впору заболеть.
Поначалу это звучало как шутка. Но сейчас, глядя в ее серые глаза, он понимал, что она не шутит.
— Я просто пытаюсь поддержать тебя, — отвечал он. — Вот и все.
Джек подумал, что зрение все чаще подводит ее. Он был уверен, что прошли уже месяцы с тех пор, как он в последний раз улыбался. Он поставил на столик перед нею чай и крекеры. Она, вытянув шею, попыталась поймать его губы своими зубами, мгновение ему казалось, что сейчас она наконец рассмеется, но она не рассмеялась.
— Любишь, меня? — Даже ее голос давно стал тусклым и безжизненным.
Он ухватил крекер губами и отдал ей изо рта в рот. В соседней комнате их десятилетние дочери-близняшки заворочались в своих кроватях. Они не вставали по меньшей мере два месяца, а может быть, еще дольше.
— Они пошли в меня и последуют за мной, ты знаешь? — Жена потерлась щекой об его щеку и засмеялась, но смех тут же перешел в сухой кашель.
На первом этаже их семилетний сын, играя, гудел как мотоцикл.
«Слава богу, хоть он пошел в меня и останется со мною», — подумал Джек. Это тоже прозвучало как шутка, но смеяться ему не хотелось. Он видел, что губы жены стали совсем сухими и потрескались. Она тихо застонала, и Джек увидел кончик языка, белый, как уголок накрахмаленного платка.
Он до боли закусил губу, прокусил нежный рубчик на слизистой рта. Ощутив на языке соленый вкус, он сделал языком несколько всасывающих движений, смешивая во рту кровавый коктейль, целительный бальзам, содержащий так необходимые его жене соль и железо.
Он накрыл ее губы своими, их языки встретились, он втянул клыки и, целуя, напоил ее своей кровью. Так он кормил ее день за днем, теперь, когда она не могла больше охотиться и целые дни проводила в постели, в своей комнате, в доме, где большие хлопья пыли тихо парили вокруг них.
— Девочки, — прошептала она, отстраняясь, и он заметил, что ее язык вновь стал влажным, а губы порозовели.
Но у него пока не было сил пойти в детскую, и он лишь сидел на краешке ее кровати и слушал, как их дочери стонут от голода в своих кроватях, стонут и пищат, словно новорожденные крысята.
— Расскажи мне, Джек, — вновь зашептала его жена. — Расскажи мне еще раз, как прекрасна жизнь.
Больше она не произнесла ни слова.
Открыв дверь, он увидел молодого парня в синей форме посыльного. В каждой руке парень держал по объемистому коричневому мешку. Он улыбнулся, и Джек ответил на улыбку, хоть живот подводило от голода, а голова кружилась все сильнее.
— Ваш заказ, сэр!
Слух Джека обострился настолько, что он слышал сухой шорох кожи в доме за своей спиной, сдавленные стоны, топоток тараканьих ножек. А когда парень протянул ему мешок и на миг их руки соприкоснулись, Джек почувствовал живое тепло, молодую кровь, наполняющую сосуды, увидел на тыльной стороне рук посыльного крошечные царапины, трещинки, в которых проглядывало свежее мясо.
Когда-то, когда его дочери еще были здоровы, он брал их с собой на охоту, но в последние месяцы ему приходилось кормить их слизняками, червями, насекомыми и мелкими зверьками. Глядя на мальчишек-посыльных, приносивших корм, Джек спрашивал себя, долго ли его семья сможет протянуть на таком пайке. Он старался растягивать запасы живого корма, которые доставлял посыльный, однако часто случалось так, что еды не хватало, и девочки, лежа в своих постелях, плакали и просили, чтобы он их накормил. Тогда у Джека перехватывало горло, а глаза наполнялись слезами бессилия. Однако плакать он тоже не мог.
Вечерами он пытался поговорить со своей семьей, как в прежние времена. Он рассказывал им о своем одиночестве, о мечтах, в которых им не было места. Жена и дочери не всегда ему отвечали, и ему казалось, что они специально от него отгораживаются, что они переселились в свой мир, куда ему нет ходу.
