Но было еще одно обстоятельство, которое его сильно радовало. Сегодня утром, выходя из дому, он положил в карман всю сумму, накопленную на новые джинсы, видимо, счел ее достаточной, хотя ТАКИХ дешевых джинсов не было даже в Александрийске. Оскар подозревал, что их вообще не существует в природе, но тем не менее тешил себя смутной надеждой найти что-нибудь подходящее. В конце концов, эти деньги никуда от меня не денутся. Не буду же я их тратить на ерунду.
Теперь он знал, на что потратит эти деньги. Он пригласит… ну, хотя бы попытается пригласить Лизу куда-нибудь: вокруг университетского кампуса полно недорогих кафе, закусочных и кофеен.
— А вы… Лиза… вы что-то здесь искали? Впервые он увидел, как улыбка медленно, словно догорающая свеча, гаснет на ее лице.
— Мне надо найти одну рукопись. Это не здесь. Это в историческом отделе. Вы… — И снова ее лицо озарилось: — Может, перейдем наконец на «ты»?
— Да. Да, конечно, — спохватился Оскар. Я сам должен был это предложить, в конце концов ведь я старше ее лет на десять. Черт! Промах за промахом.
— Ты поможешь мне ее отыскать? Этот вопрос поставил Оскара в тупик.
— Разумеется, помогу. Вот только… — Он пожал плечами. — Не хочу тебя расстраивать, но я ничего не смыслю в истории. То есть не то чтобы не смыслю. Не помню.
— Это не имеет значения. Главное — чтобы ты хотел мне помочь. Вот и все. Обещаешь?
Пинт нахмурился, выпятил нижнюю губу и торжественно сказал:
— Клянусь!
— Помни, — Лиза игриво погрозила ему пальчиком, — ты обещал!
Оскара вдруг охватило ощущение огромного счастья, так бывает в семнадцать лет, когда встречаешь свою первую любовь, когда смутное, до конца не осознанное влечение еще не знает точных путей своего осуществления, когда просто хочется постоянно быть рядом с любимым человеком, когда чувствуешь его, как продолжение самого себя, когда все впереди и ничья память еще не запятнана паскудными призраками других людей, их голыми животами, треугольниками лобковых волос, белыми рыхлыми задницами, странными привычками и кривыми усмешками.
А ведь они ни разу не поцеловались, он ни разу не взял ее за руку, но уже был счастлив и благодарен судьбе за это пьянящее чувство: он, большой и сильный тридцатилетний мужчина, снова влюблен, как мальчишка!
— Лиза, — ему так нравилось повторять ее имя, — ты можешь во мне не сомневаться. Хочешь, поищем вместе?
— Да.
Оскар встал (странно, он вдруг забыл о лоснящихся брюках и пиджаке с пузырями на локтях, эти дурацкие комплексы бесследно исчезли), поставил Блюлера на место и протянул Лизе руку:
— Пойдем!
Он первый раз коснулся Лизы — с трепетом и замиранием, словно желая убедиться, что она действительно существует, что он не сам с собой болтал последние пятнадцать минут, что она не растает, как прекрасное видение.
Ее рука была холодной и слегка влажной. Он приблизился к девушке и украдкой вдохнул ее запах. В этом запахе было все: и свежесть утреннего тумана, и легкий аромат полевых трав, и едва уловимый оттенок мокрой листвы, и сладкая горечь ночного костра. Оскар почувствовал, что в этот самый момент с ним что-то происходит, он будто шагнул в бездонную пропасть и падает в нее, падает, без всякой надежды на спасение.
Он уже не был влюблен в Лизу. Он ее любил. Это иногда случается — с некоторыми счастливцами.
* * *
Исторический отдел библиотеки размещался в западном крыле.
Лиза шла мимо десятков стеллажей, поворачивала то направо, то налево, но всегда безошибочно, как судно, курс которого прокладывает опытный штурман. Наконец они остановились перед огромным, высящимся до потолка, пыльным стеллажом из мореного дуба. На торцевой части была надпись из выпуклых, когда-то золоченых, а теперь наполовину стершихся букв: «Краеведение».
«Что может быть интересного в краеведении?» — подумал Пинт, но вслух сказать не решился.
— Здесь, — сказала она и показала на третью полку сверху.
Оскар прикинул: просто так не достать.
— В следующем проходе есть стремянка. — Лизин голос звучал ровно и уверенно. — Принеси, пожалуйста.
Оскар принес шаткую скрипучую стремянку и с опаской залез на нее.
— Ищи, — Лиза говорила, глядя прямо перед собой, — толстую потрепанную тетрадь в кожаном переплете. На корешке нет никаких надписей, листы скреплены черным кожаным шнурком. Она должна быть седьмой или восьмой, считая справа.
Пинт внимательно посмотрел там, где она сказала, но ничего похожего на тетрадь в кожаном переплете не обнаружил. Тогда он стал осматривать всю полку, но результат был тот же.
— Я ничего не вижу. Здесь нет никакой тетради. А что там написано?
— История Горной Долины, — задумчиво, словно про себя, сказала Лиза. — Эти слова написаны на обложке. Собственно, только эти слова и можно прочесть, остальной текст зашифрован.
— Вот те раз, — удивился Пинт. — А ты знаешь шифр?
— У любой загадки есть ответ. У этой загадки — плохой ответ.
— Не понимаю. О чем ты говоришь? Какой ответ? — Пинт осторожно слез со стремянки.
Он чувствовал, что Лиза в этот момент далеко. Она была где-то в своих мыслях, и Пинту стало не по себе, она словно шла по карнизу навстречу лунному свету и не боялась упасть, потому что не видела грозящей опасности. Лиза говорила с кем-то неслышным шепотом, так тихо, что Оскар не мог разобрать ни слова, он только видел, как шевелятся ее губы.
— Лиза! — позвал он ее.
Лицо ее прояснилось, морщинки, прорезавшие чистый лоб, исчезли, губы дрогнули и приоткрылись. Она подошла к Оскару и обвила его шею тонкими белыми руками.
— У нас мало времени, — сказала она. — У нас его совсем нет, — сказала она еще тише. — И если мы оба этого хотим, то какая разница, кто начнет первым? Ведь так? — Пинт ничего еще не успел ответить, как она привлекла его к себе и медленно поцеловала в губы.
Оскар покачнулся и едва устоял на ногах.
— Почему? — спросил он, задыхаясь. — Почему у нас мало времени, любовь моя?
— Потому, что его никогда не хватает, — был ответ. — И никогда не хватит на всех.
Пинт не знал, плакать ему или смеяться. Он был на грани помешательства: он даже не представлял, что такая юная, свежая, чистая девушка может быть такой мудрой и уверенной. Не опытной, нет, упаси боже — опыт предполагает ИСТОРИЮ и бездумное следование готовым стереотипам, — но мудрой и уверенной. Он чувствовал себя раздавленным: глупым юнцом, готовым броситься к ее ногам и разрыдаться от счастья, полить их слезами, а потом высушить поцелуями, раздавленным, но в то же время счастливым. Таким счастливым, каким не был никогда.
