За моей спиной взвизгнула моя царица.
Нет, не взвизгнула — засмеялась.
Хижина вокруг меня затряслась, и они вошли.
Зароились под ногами, крупнее и темнее обыкновенного; раскатывались по полу под раскаты грома, горечь мистера К. С. Димакакариакарты затопила стены, его солдаты сеяли разрушение, щелкали жвалами, перепрыгивая с места на место.
Термиты моей хижины сражались как умели, а умели они немногое.
Я и не ожидал, что термитник развалится так быстро. В помещение ворвалась гроза. Она вихрила смерчем, трещала огнем. Она отрицала сам язык человеческий, тщащийся ее описать. Она отрицала саму безликость свою (то, что называется «отсутствующим членом безличного предложения» в таких фразах, как «идет дождь» или «завывает ветер») и обрела личность.
Она больше не была отсутствующим членом — нет, это было настоятельное, могучее присутствие, точно выворачиваемый наизнанку расстроенный желудок.
Она испражнялась с великим шумом, блевала проливным дождем, пускала ветры.
В беспокойстве огляделся я вокруг. Рани. Где Рани? Я услышал ее, но не в хижине: ее смех пунктиром прошивал грохот; и она, в блеске молний, стояла снаружи. Стояла перед ним, дразнясь.
Он подался в ее сторону — и она отпрянула легко, танцуя.
Я побежал к ним, но остановился, когда молния блеснула, отразившись от клинка.
Древний меч пата. До того прекрасен, до того отмыт дождем — и мистер К. С. Димакакариакарта неумело держит его, крича: — А вот я сейчас! А вот я сейчас!
Рани стоит в сторонке, молчит, наблюдает.
А он вдруг разулыбался — как говорят поэты, сплел венок улыбок. Только венок этот предполагался мне на гроб.
Он начал наступать на меня. Неловко рассек воздух клинком. Покачнувшись, я отскочил.
Он снова пошел в наступление, но глаза его были устремлены на нее.
— Смотри, как я! — крикнул он ей и сделал смешной, неумелый выпад. Рани презрительно отвернулась.
— Не смей! — он вдруг заплакал. — А ну смотри! — Но она уже видела достаточно. Она уходила, ее цвета блекли, ее красота уже осталась у меня в прошлом…
Его ярость удвоилась. Я отскочил в непрекращающихся вспышках молний, чей свет чередовался между невозможным на Земле зеленовато-белесым и тем ядовитым исфиолетова-черным блистанием, какое бывает на границе противоположных цветов спектра.
Наш танец завлек нас глубоко в деревню — и здесь мне открылась хижина. Димакакариакарты под совсем другим углом.
За все мои годы занятий искусством я не видел ничего, что могло бы сравниться с нею.
Даже занятый выращиванием гнезда термитов-воинов, он таки заставил их сформировать это приношение ей, ее живой портрет…
Я так засмотрелся на него, что он чуть не рассек меня пополам.
Меня, самого убежденного поклонника его таланта!
Но расплатой за его искусство стало ослабление несущих конструкций.
Хибарка не могла выдержать напора бури. Земляной пол был подточен тоннелями его же воинов. Он провис: трещины, ямки. Вот одна сторона осела, и на мгновение бюст стал произведением кубизма; осела другая, и остались одни развалины. Затем и они рассыпались.
Затем:
— Иди сюда! — Клинок Димакакариакарты рассек воздух. — Защищайся! — Он заплакал от ярости. — Другие до тебя тоже не хотели защищаться! И тоже смеялись!
Другие… Любовники Рани, подумал я, то самое преступное прошлое, от которого он якобы бежал… Вот тогда я все понял, понял природу их отношений: он, маньяк-рогоносец, и она, снова и снова провоцирующая его на доказательство его преданности, на пролитие крови…
— Защищайся! Защищайся! — Ничтожный человечек раскорячился в грязи.
Мне представилось: вот они ездят по всей Индии и везде играют свою мелкую драму… в храмах Хаджурахо, на балконах Красного Форта Дели…
Это верно, что в прошлом я бежал опасных для жизни встреч по той простой причине, что мог проиграть их.
Но в этот раз я бежал потому, что мог выиграть.
Я не хотел зла этому гению, которого я так подло предал.
Вскоре сами его мольбы угасли в рокоте грома и бури.
И здесь я остановлюсь, чтобы принести о нем покаянную молитву.
Подобно некоторым термитникам, фельд-губернаторы моей лунной студии имеют форму клинка, вытянутого с севера на юг.
Их числом семнадцать, все построены по рангу вдоль магнитных меридианов Луны и занимают немало места в створожившемся пространстве мастерской.
Видом как травянисто-зеленые блоки из сплава иттрия, железа и граната. Полупрозрачные и набитые под завязку приборами — оборки и ленты технологии развеваются на недвижном ветру.
Последний этап моей карьеры был ознаменован применением экзотических материалов: горшки, наполненные внеземлей. Спирали, принужденные повторять кругохождения пилигримов-хаджей в Мекке. Злополучный рог антиматерии — на совести которого смерть одного из кураторов во время его первой демонстрации…
Вполне логично, что в итоге моих трудов я обратился к темной материи.
В конце концов, она в изобилии пребывает везде. Ее в природе гораздо больше, чем материи обычной. Не надо далеко ходить, чтобы на нее наткнуться.
И это такой многогранный материал. Жизнерадостный, пенистый, гибкий как пространство-время. Перистая пена, темная до невидимости.
Я надеваю мой защитный противоударный костюм. Даже точнее, вхожу в него. Стою, покачиваюсь под его — с калифорнийский особняк — громадищей, и шле… шлем, отороченный гребнем детекторов пузырения, как крыша черепицей, с сен… с сенсорами гравитации, таки… такими тяжелыми. Я пыхчу — одышка диктует мне свои знаки препинания…
Все мои чувства обострены, но даже так… даже так я не смог бы сказать, сколько именно работ я создал за годы моего здесь пребывания.
Невозможно сказать, где кончается одно и начинается новое.
Я делаю глоток кислорода и неверным шагом пробираюсь через студию.
Самая ранняя скульптура — это автошарж, отсылающий к фигуре майя под названием «Коронация Солнцеглазого Якса К'ук'а титулом Небесного Пениса». Она плавно переходит в серию статуэток Чола с заячьим зубом — окрашенные бронзой пустоты, чьи края тронуты неяркими огоньками потерь и печалей — которые в свою очередь подводят к бюсту мистера К. С. Димакакариакарты, решенному в стиле монументального кубизма — а тот уступает место дождю из гулаб-ямун и мороженого, проливающемуся бурей в пустыне на иссохшую, истрескавшуюся почву, освещенную широкобедрыми язычками пламени, обрисовывающими жизненный цикл восточного подземного термита среди текучих надгробий нишатганджского кладбища, впадающих в реку Гомти и ее коктейльно-баночные воды…
